— Ничего страшного. Я сейчас уберу.

Андрей всмотрелся в растекшееся, причудливой формы пятно:

— Барышня, а вы, случайно, не умеете читать знаки, оставляемые кофейной гущей?

— К сожалению — нет.

— Вот и я — увы мне.

— По-моему, немного на вилы похоже?

Официантка, не то заигрывая, не то и в самом деле заинтересовавшись, включилась в игру.

— А ведь точно, — вздохнул Мешок. — Это они и есть. Вилы…

* * *

Полковник Жмых сидел за своим служебным столом, подперев уже порядком хмельную голову руками. Перед ним стояли початая бутылка водки, стакан и блюдце с криво нарезанными кружочками лимона и колбасы вперемежку. Павел Андреевич сидел неподвижно, уставившись безразличным невидящим взглядом в противоположную стену. Может, думал о чем-то, а может, напротив, пытался отрешиться от любых мыслей и уйти во временную алкогольную нирвану.

В дверь кабинета осторожно постучались.

— Хто там? За-хо-ди! — растягивая слоги, пригласил Жмых.

— Вызывали, Павел Андреевич? — просунул голову в дверь замполич Кульчицкий и осекся, пораженный открывшимся его взору пейзажем.

— Вызывал. Андрей где?

— Мы с ним созванивались двадцать минут назад. Сейчас должен быть.

— Хорошо. Да ты не маячь, присаживайся.

Покосившись на бутылку, Олег Семенович взял стул и не без опаски уселся напротив.

В кабинете подвисла тягучая пауза.

— Хм… У вас какой-то праздник? — деликатно поинтересовался замполич.

Вопрос глупее придумать было непросто. Так что Павел Андреевич с интересом посмотрел на своего зама и пьяно ухмыльнулся:

— Он самый. Праздник.

— А какой?

— День последней капли.

— Понимаю, вы решили бросить пить. Все правильно! С вашей язвой это крайне…

— Олег Семенович, скажи мне как психолог психологу: ты в курсе такой теории, что количественное накопление неизбежно приводит к качественному скачку?

— Безусловно. Это один из основных законов философии.

— Вот это и есть теория «последней капли», — пространно объяснил Жмых. — Очень трудно прогнозировать заранее, что выстрелит, а что нет. А в нашем случае еще и «где выстрелит?».

— Боюсь, я вас сейчас не вполне понимаю, — признался Кульчицкий.

— Видишь ли, друг мой любезный…

Докончить мысль полковник не успел, так как в кабинет без стука ввалился Мешечко и удивленно выгнул бровь:

— Ого! А по какому поводу? Пир или тризна?

— Второе. Дверь запри, — приказал начальник, и Мешок послушно щелкнул замком. — Там, в шкафу, еще два стакана найди… Молодец, настоящий сыщик. Разливай.

Андрей принялся молча обносить стаканы. Украдкой он успел вопросительно посмотреть на Кульчицкого, но тот лишь неопределенно пожал плечами. Дескать: я и сам не в курсе.

— Разобрали!

Выполняя приказ, замы взяли стаканы в руки.

— И все-таки, что за повод? — не удержался Мешок.

— «Кучера из МУРа закатали Сивку. Закатили Сивку в Нарьян Мар…» — фальшиво затянул Павел Андреевич в качестве закуски. — Всё, братцы мои: кончилася макуха — нанизывай червя!

— Какая макуха? Какого червя?

Полковник Жмых досадливо поморщился:

— Вот сразу видно, Олег Семенович, что ты не рыбак.

— В просторечье «макуха» — это тот же жмых, — пояснил Андрей, опустошив свой стакан. — Что, Пал Андреич, всё настолько хреново?

— Был Пал Андреич — да весь вышел. На анализы. — Полковник Жмых умолк ненадолго, собираясь с мыслями. — В общем, два часа назад в Главке мне недвусмысленно дали понять, что более не намерены закрывать глаза на то, как старый мерин — то бишь я! — портит им борозды. Сиречь — показатели. Посему в ближайшее время в наш отдел, скорее всего, нагрянет служебная проверка. До начала которой мне категорически рекомендовано улечься в госпиталь ГУВД. Где, вкупе с последующим санаторно-курортным лечением, провести занимательно и в высшей степени полезно, восемьдесят шесть суток, оставшиеся до моего пенсиона. В противном случае могут иметь место неприятные нюансы.

— Они сделали предложение, от которого нельзя отказаться?

— Именно. Так что, Андрей, принимай дела. А я, соответственно, к полудню понедельника заселяюсь в богоугодное заведение на проспекте Культуры… О! А ты чего не пьешь, Олег Семенович? Или тебе западло пить за отработанный материал?

— Что вы, Павел Андреевич?! Да я! Да я за вас! — Кульчицкий поспешно влил в себя содержимое стакана. А поскольку поспешность в таком серьезном деле вредна, водка попала ему не в то горло. Замполич отчаянно закашлялся, и Андрей, с видимым удовольствием, заколотил его по спине.

— Я смотрю, ты не только не рыбак, но еще и не пивун, — хмыкнул Жмых. — Худо, Олег Семенович, ой как худо: до майора дослужился, а стакана держать не умеешь… Ладно-ладно, не смотри на меня как на врага народа, шучу я. — Павел Андреевич сделался серьезен. — А теперь, пока еще у нас осталось немного времени, давай, Андрюха, выкладывай свои соображения. Те, о которых ты мне сегодня утром заикался. Коли уж загружаться дерьмом, так под самые иллюминаторы!.. Да, Олег Семеныч, ты случайно не в курсе: сегодня у нас Луна часом не в доме Сатурна?

— Не готов сказать, Павел Андреевич, — виновато развел руками Кульчицкий.

— Наверное, все-таки в нем, з-зараза! — вздохнул начальник, обновляя стаканы. — Потому как ничем другим объяснить ту жопу, в которую мы угодили, лично я не могу… Извини, Андрей, что перебил: мы тебя внимательно слушаем. Вернее — выпиваем и слушаем…

Санкт-Петербург,

14 сентября 2009 года,

понедельник, 09:46 мск

С утра в оперской наблюдался самый натуральный аншлаг. И то сказать — давненько в конторе не проводился общий экстренный сбор всех сотрудников. Не было сделано исключения даже для Анечки, что само по себе и будоражило, и настораживало одновременно. Разумнее всего было предположить, что сбор посвящается разбору полетов в связи со стрельбой на Приозерском шоссе, но тогда становилось абсолютно непонятно: за каким таким лешим требовалось выдергивать сюда кормящую мать? А если не косяк с Гурцелая, тогда что же? Да и разве можно назвать «косяком» эпизод, в котором трое «гоблинов» героически отбили попытку ликвидации охраняемого клиента? Да только у шакала позорного язык повернется сказать такое. У шакала да еще у пары десятков вышестоящих милицейских чинов.

В оперскую вошел Коля Лоскутков, волоча два стула из курилки. На его левой щеке крестом красовался лейкопластырь, налепленный с тайным умыслом слегка преувеличить размер полученного в перестрелке физического увечья.