Это последние слова фильма «Незабываемый роман». Ну, почти.

– Ты же знаешь, что это она говорит: «Если ты смог писать, я смогу ходить»?

Шейн смотрит мне прямо в глаза.

– Я не рисую и в данный момент не иду.

Сердце у меня гулко забилось. Я смотрю на него сквозь ресницы.

– Так ты сказал: ужин, танцы и все, чего я захочу?

Он смотрит на меня, но не говорит ни слова.

Я придвигаюсь к нему ближе и подношу его руку, все еще сплетенную с моей, к губам. Нежно целую кончики его пальцев и шепчу:

– Поцелуй меня, Шейн.

Он сворачивает в одну из небольших живописных рощиц на берегу Уайт-ривер, вдоль которой мы ехали. От шоссе мы укрыты деревьями, здесь нет фонарей. Он выключает мотор, и его губы – жаждущие, нетерпеливые – мгновенно находят мои.

Шейн открывает дверцу и приглашает меня выйти – только для того, чтобы пересесть на заднее сиденье.

– Не станем перелезать через спинку? – спрашиваю я.

– Так быстрее, – отвечает он.

Он целует ямку между моими ключицами, шею, возле уха…

А-ах… у меня прерывается дыхание, когда он прикусывает мочку; горько-сладкая боль возникает внизу живота, когда он нежно посасывает ее губами.

Сердце бешено колотится. На его подбородке уже пробилась щетина, и она колет мою пылающую кожу.

Мои пальцы лихорадочно расстегивают пуговицы рубашки одну за другой и наконец касаются обнаженной кожи. О, как я скучала по прикосновению к нему!

Он изучает контуры моего тела кончиками пальцев. Мучительно медленно. Я хочу его. Хочу отдать ему всю себя. Тело и сердце. Всю мою душу.

Шейн расстегивает мое платье и медленно поднимает его над моей головой, затем бережно укладывает меня на сиденье.

Мы уже делали это раньше, Шейн и я. И все это – как возвращение домой. Как замечательно чувствовать себя счастливой. Просто забыть все тревоги, даже если завтра они вернутся. Потому что сейчас я растворяюсь в этом моменте. В Шейне. Чувствую, что глаза наполняются влагой, а потом одна слеза ускользает из-под век.

Поцелуи Шейна добираются до моей шеи, щеки. Он отвечает на мой взгляд. Пальцем стирает слезу.

– Не плачь, Продавщица. Не плачь.

Следующая реплика: «Я хотела, чтобы это был ты». Но слова больше нам не нужны.

И поэтому я молчу.

Склонив голову, разглядываю лицо Шейна. Спящий, он такой милый! Привалился к дверце и вытянул ноги вдоль заднего сиденья старинного автомобиля, а я лежу в его объятиях. На нем только трусы-боксеры, а на мне – ничего, кроме стрингов. Мы укрыты его пиджаком. Неплохо так просыпаться.

Погодите-ка… Просыпаться? Сегодня же… какой сегодня день?

О нет!

Суббота!

Черт, черт, черт! Пожалуйста, пусть это будет сон. Один из тех странных снов, которые все еще видишь даже после того, как откроешь глаза. Не хочу субботу, не хочу. Пожалуйста, пусть будет так, как будто мы еще не засыпали. Быстро моргаю, затем крепко-прекрепко зажмуриваюсь и… открываю глаза. Ладно, пробуем снова. Закрыть… открыть. Закрыть, открыть. Закрыть, открыть.

Закрыть, открыть.

Мы по-прежнему в машине.

Это не сон. Сегодня – вечеринка в честь Рен.

Трясу Шейна.

– А! Что? – Он непонимающе смотрит по сторонам.

– Уже утро. Не знаю, который час. Наверное, очень рано… – Я сажусь. – Одежда!.. Где мой бюстгальтер?

– Ладно, встаем. – Шейн трет глаза и долго, протяжно зевает. Неторопливо поворачивает к себе запястье, чтобы посмотреть на часы.

Затаив дыхание, жду ответа. Пожалуйста, пусть окажется, что еще очень рано. Пожалуйста. От волнения невольно стискиваю зубы.

Его глаза округляются.

– Черт! – Шейн живо садится и принимается натягивать рубашку.

– Черт?

Вот дьявольщина! Значит, сейчас совсем не рано. Плохо дело. Отыскиваю свой бюстгальтер, быстро надеваю его и пытаюсь застегнуть. Какой изверг выдумал эти перекрещенные на спине бретельки?

Шейн тянется через меня за брюками.

– Во сколько ты должна там быть?

– Вроде начало в одиннадцать. Или в полдень? Не помню. Мама меня просила приехать пораньше. Примерно к десяти.

Наконец застегиваю бюстгальтер, хотя бретельки, похоже, безнадежно перекрутились. Одну грудь здорово тянет влево. Хватаю платье и начинаю его надевать.

Вот черт, застряла.

– Я застряла! – болтаю руками над головой и не могу их согнуть. Барахтаюсь, пытаясь хоть как-то пролезть в платье.

Раскачиваюсь, словно огородное пугало.

– Ой! – Шейн случайно ударил меня локтем.

– Сиди спокойно. – Он с силой тащит ткань вниз. Один быстрый рывок – и я внутри.

Ладно, я снова могу видеть. И руки свободны. Привстаю и натягиваю платье. Хватаю с пола его ботинки.

– Вот, держи.

Шейн открывает дверцу и выскакивает из машины. Держа обувь под мышкой, прыгает на одной ноге, чтобы влезть в брюки. Воздух по-утреннему свеж. Мельком замечаю, что из-за разницы температур стекла машины запотели, и на них осталось множество отпечатков ладоней.

Похоже, мы далеко зашли, изображая сцену из «Титаника».

Шейн заводит мотор и задом выезжает к дороге. Перелезаю через спинку сиденья, плюхаюсь на пассажирское место и шарю по полу в поисках туфель.

– Смотри-ка, – улыбается Шейн. – По крайней мере одному из нас все-таки пришлось перелезть через спинку.

Я бью его по плечу. Мне совсем не до шуток.

– Который час?

– Все нормально. Завезу тебя домой, потом отгоню автомобиль. Моя машина находится там, так что возьму ее и отвезу тебя к родителям.

О боже. Семья. Мы ведь так и не поговорили. Я ничего им не рассказала. Мама, Грейсон… все станут спрашивать меня о Брэдли.

Старинный автомобиль, разгоняясь, гудит, словно блендер. Громкий, но медленный.

– Скажи мне, который час!

На крутом повороте машина задевает колесом бордюр, и меня подбрасывает в воздух.

Я вскрикиваю. Шейн бросает на меня взгляд. Его рубашка застегнута не на те пуговицы и только наполовину заправлена в брюки. Ботинки он так и не надел, а волосы… ладно, волосы у него в идеальном и весьма привлекательном беспорядке.

– Без пятнадцати одиннадцать.

Без пятнадцати… сколько?

– Быстрее, быстрее! Прибавь скорости! – снова бью его по плечу, может, даже не один раз. Не считала. Но поскольку педали газа у меня нет, это единственное, что я могу сделать. Мне трудно дышать. – Быстрее!