class="a">[549]. На деле же, по-видимому, никто не оспаривал право профсоюзов оказывать на иммигрантов давление, чтобы те вступали в них во время действия двухгодичного рабочего контракта, разве что сами иммигранты иногда сопротивлялись.

Перемещенных лиц, работавших по двухгодичным контрактам, часто приводили в недоумение политические взгляды их товарищей по работе, особенно тех, кто считал Советский Союз страной, где революция положила конец эксплуатации труда. С такими взглядами столкнулся Сигизмунд Дичбалис, когда работал в глуши Нового Южного Уэльса в бригаде, ремонтировавшей железнодорожные рельсы: «[Австралийцы] считали нас абсолютными дураками за то, что мы оставили позади „рабоче-крестьянский рай“ и отдали себя во власть капиталистов, для которых надо работать, как лошадь, без надежды на похвалу, орден или доску почета – только за деньги!» Он же в ответ, желая убедить их в том, что коммунизм – зло, пускал в ход «физические аргументы», то есть кулаки[550]. Но бывали и случаи другого взаимонепонимания из-за культурных различий. Некоторых ди-пи ставили в тупик просьбы бригадиров воздержаться от слишком усердной работы, чтобы поберечь товарищей по бригаде. Можно не сомневаться, что эти ди-пи приобрели свои трудовые привычки где угодно, только не в Советском Союзе, где стахановцам влетало от напарников. С другой стороны, выросший в СССР Дичбалис чувствовал, что на работе из него высасывают все силы, и замечал, что капиталисты умеют это делать. Но даже Дичбалису, который был физически вынослив и справлялся с тяжелой работой в разгар лета в перегретом помещении фабрики, было очень трудно приспособиться к другой привычке австралийцев – непременно зайти с новыми приятелями по работе в паб и просидеть там с ними за выпивкой час-другой[551].

Мигранты обживаются

В начальной школе, куда ходила Наташа Гинч, местные дети швыряли камни в детей иммигрантов, обзывали их грязными свиньями и кричали, что «в Китае живут одни черти» (китайских русских воспринимали не как русских, а как китайцев, – во всяком случае, в той сельской глуши штата Виктория, где она жила). Один сотрудник австралийской службы иммиграции, оглядываясь на послевоенный опыт своей страны, вспоминал, как трудно приходилось в те годы ди-пи: «В газетах их уже заранее хорошенько полили грязью, и мы, австралийцы, были не готовы принять их. Все ругали и их самих, и практически всех, кто был хоть как-то причастен к их приезду сюда». В 1953 году, когда социолог Джин Мартин приехала в маленький захолустный городок, чтобы изучить жизнь иммигрантов-ди-пи, оказалось, что в общении с австралийцами (в том числе и с нею) они испытывают неловкость и проявляют недоверчивость, однако у двух этих групп имеются общие интересы или общие занятия. Она истолковала это так: «Австралийцы оказались в роли дающих, а перемещенные лица – в роли принимающих, и обеим группам эти навязанные им роли не нравились»[552].

У взрослых же иммигрантов возникало ощущение, что австралийцы относятся к ним пусть и не враждебно, но, по существу, совершенно равнодушно. Юрий Иванов, выходец из СССР, иммигрировавший один, без семьи, и направленный в лагерь Грейлендз в Западной Австралии, вспоминал, что в провинциальных городах на мигрантов не обращали особенного внимания: если кто-то разговаривал на иностранном языке, «местные просто бранились и орали: „Говорите по-английски!“» Перт запомнился ему как более культурное место: «Там, когда мы говорили по-русски, на нас только молча искоса поглядывали». И, пожалуй, если сравнивать с другими, австралийцы оказали чужакам еще довольно теплый прием. В Великобритании, например, в редакционной статье, опубликованной в Daily Mirror в 1948 году и озаглавленной «Кому есть до них дело?», говорилось, что, «принимая скопом перемещенных лиц, [британцы] совершили невыгодную сделку», потому что иммигранты совершают преступления и промышляют махинациями на черном рынке, и «пора их всех переловить и отправить назад». Однако больно ранило даже равнодушие. Глебу Гинчу, Наташиному отцу, надолго запомнился добрый поступок одного австралийца просто потому, что кто-то наконец увидел в нем человека[553].

Иммигранты, в прошлом имевшие собственную прислугу (а таких среди прибывших из Китая было немало), удивлялись, когда австралийцы давали им понять, что все должны брать на себя часть работы по дому. Семнадцатилетний Сэм Мошинский, приехавший из Шанхая, где его семья жила в достатке, очень удивился тому, что его поручители в Камберуэлле, пригороде Мельбурна, не только сами готовят еду, но и просят его помыть посуду, покосить траву и вынести мусор: «Первая неделя оказалась очень утомительной, полной совершенно новых личных впечатлений… Гриша [Шкловский, его поручитель. – Авт.] вознамерился устроить мне ускоренный курс обучения тому, как встроиться в австралийскую жизнь. Наверное, его ужаснуло, что я ничего не умею делать»[554].

Особенно тяжело приходилось женам иммигрантов, привязанным к домашнему быту. Если они не знали английского и не имели работы, где можно было бы общаться с австралийцами, порой проходило много лет, прежде чем они обзаводились новыми знакомыми и тем более друзьями за пределами собственно иммигрантской среды. Наталия Баич вспоминала, как трудно ей было знакомиться с австралийцами, пока она сидела дома с маленькими детьми. В других семьях работали и муж, и жена, но и в этой ситуации были, помимо очевидных плюсов, свои минусы. Иван Николаюк, прибывший в Мельбурн через Марокко из германского лагеря Мёнхегоф, впервые в жизни оказался в роли домохозяйки, когда его жена Ядвига устроилась работать на фабрику. «С переездом в Австралию… престиж европейского мужа катастрофически падает, – грустно писал он другу за границу. – Из кормильца семьи он превращается в подпорку». Они с сыном мыли посуду, пылесосили и даже ходили по субботам за покупками, потому что и в эти дни жена была занята: работала в церковной русской школе. Ядвига соглашалась с тем, что он сделался «настоящим австралийским мужем»[555].

Для молодых переезд в город становился по-своему радостным событием. Юрий Доманский, закончив работать по контракту летом 1953 года, сразу же поехал в Сидней и обнаружил, что русские мигранты ведут там «бурную жизнь»: строился православный собор, устраивались русские балы и концерты, можно было попасть на выступления таких шанхайских джазовых знаменитостей, как Мики Кэй и Серж Ермолл. Доманский был ди-пи из Европы, но в Сиднее он нашел своих родственников из Шанхая и через них проник в сиднейские круги бывших шанхайцев, внутри которых в ту пору и происходило все самое интересное. (Позже он узнал о том, что шанхайцы были не единственными русскими из Китая – были еще и переселенцы из Харбина и Тяньцзиня.) К тому времени в Сиднее уже появились все элементы русской социальной жизни: можно было зайти в Basil’s на углу Питт-стрит-молл и