«Упаси Господь от нашествия святош! Эти погубят больше, чем проклятые лангобарды, только при этом еще будут трезвонить в колокола и завывать, как бездомные псы. Благодарю покорно».

Алафрид мягко улыбнулся.

«Император тоже так считает. Не стоит давать Святому Престолу лишний повод укрепить свое присутствие в восточных землях, да еще и подмять под себя залежи ископаемых в Салуццо. Поэтому мы обойдемся без вмешательства Церкви. Помни – Manus manum lavat![49] Если одна рука выпачкана, долг другой – ее отмыть».

Гримберт позволил себе усмешку, которую в иные времена Алафрид мог бы счесть дерзкой.

«Или отрезать. Если такова воля императора, дядюшка Алафрид, я не стану ей перечить».

Господин императорский сенешаль кивнул.

«Разумеется, не станешь. Ты всегда был сорванцом, но в глубине души оставался умным мальчиком. Ты соберешь верных рыцарей и ударишь по Салуццо. Но это только первая часть императорского эдикта. Вторая – ты заставишь Лотара и всех, кто принял его ересь, пожалеть о содеянном».

Гримберт покачал головой.

«Я не судья. Разве не ты должен нести справедливость императора как сенешаль его величества?..»

«Я не сказал судить. Я сказал – пожалеть о содеянном, не так ли? Император уже определил вину Лотара и его сообщников. Сделай так, чтобы в благословенной марке Салуццо еще по меньшей мере сто лет не подумывали ни о ереси, ни об использовании запретных трансплантологических технологий».

«Но…»

«Император всецело полагается на твою фантазию, Гримберт. Пусть хоть единожды она послужит империи, а не тебе самому. Не убивай Лотара. Это воля его величества. Но сделай так, чтобы весь остаток своей долгой жизни он вспоминал о том, что совершил, и раскаивался в этом. Как думаешь, справишься с этим? Или его величеству придется найти более смышленого исполнителя?»

Гримберт знал, что Алафрид не даст ему много времени на раздумья. Полминуты, может, минуту. Но он не сомневался в том, что Алафрид знал его ответ еще до того, как вошел в залу. Человек, не наделенный дьявольской проницательностью, никогда бы не стал сенешалем его величества.

«Я справлюсь, дядюшка Алафрид. Возможно, у меня даже есть интересная мысль на этот счет. Думаю, его величество будет доволен».

* * *

Берхард задумчиво смотрел в беззвездное небо, по которому медленно плыли облака, тяжелые и угловатые, сами похожие на огромные гранитные валуны. Даже смотреть на них снизу вверх было боязно – казалось, что в следующий миг любой из них может сорваться и рухнуть прямиком на голову. Тут, пожалуй, не спасет и дюйм бронированной стали…

– Я сам стоял в первой шеренге иберийских альмогаваров, на правом фланге. И ждал, когда магнус-принцепс протрубит в рог, чтоб вскинуть свой протазан. Его лезвие горело чистым серебром, но я знал, что оно сделается красным, как только я вгоню его в доспех первого встречного мятежного латника…

«Ревелло, – вспомнил Гримберт. – Он рассказывает о своем последнем бое, не подозревая, что я тоже был его участником. Правда, видел его немного из другой позиции – и в другом спектре».

– Баронская орда покатилась на нас как лавина. Рыцари и пехота. Вперемешку – дробящие камни и ледяная каша. От пехоты мы, может, как-нибудь и отбились бы, но рыцари… С рыцарями мы ничего поделать не могли, мессир. Наши жалкие полевые пушчонки били как могли, но снаряды чаще всего попросту отскакивали от лобовой брони гигантов, оставляя разве что вмятины. Одну машину мы успели положить – наши канониры, хладнокровно подпустив авангард поближе, перешибли ей ноги. Рыцарь рухнул вниз, сметая порядки собственной пехоты, перемалывая пеших и конных, точно огромная борона, куски расколотой брони хлестнули вокруг подобно осколкам. Но это, конечно, ничего не изменило. И не могло изменить. В следующий миг рыцари открыли огонь. И мы все оказались в аду. Не в том, в котором мудрецы насчитали девять кругов, где грешники делятся по сословиям и кастам. В другом. В настоящем.

«Забавно, – подумал Гримберт, пытаясь отрегулировать воздушные насосы таким образом, чтобы те не нагнетали в бронекапсулу слишком много холодного воздуха. – Мы готовы бесконечно воспевать стойкость императорских войск, хотя все знаем, что иной раз достаточно бывает одного залпа шрапнелью – чтобы хваленая франкская пехота, умывшись кровью, бросилась врассыпную, бросая аркебузы и взывая о пощаде».

Нет уж, если кто-то и остается на поле боя, когда делается по-настоящему паршиво, так это варвары и наемники. С варварами все понятно, отваги от них требуют их дикарские кровожадные божки. А вот наемники… Наемники не бегут никогда, это издавна заведенный обычай, которого придерживаются хоть горделивые швабские ландскнехты, хоть полудикие иберийские альмогавары. Такое уж у них правило.

Наемнику ничего не стоит предать нанимателя за пару монет, он с легкостью дезертирует, едва лишь услышав завывающий ветер в твоей казне, после боя он с такой алчностью взыскивает свою добычу с мертвых и раненых, что уподобляется бешеному псу. Он невоздержан в пьянстве, он бесчинствует, как демон в захваченных городах, он презирает все писаные воинские уставы и плевать хотел на гербы, но… Но на поле боя нет ничего более незыблемого, чем боевой порядок наемной пехоты – ни ощетинившаяся остриями засека, ни мощный земляной вал, ни даже гранитные надолбы. Только наемники останутся на поле боя, когда его начнут перемешивать с камнем тяжелые орудия. Только наемники, обливаясь кровью, останутся на своих рубежах – и плевать, если к тому моменту вместо воздуха придется дышать ядовитым газом – обуглившиеся руки будут держать оружие до тех пор, пока не истлели связывающие их мышцы.

Это не правило их цеховой чести, как думают некоторые – наемники не знают чести ни в каком ее проявлении. Это лишь веками закрепленный здравый смысл, въевшийся глубже, чем застарелые пороховые ожоги. Если сегодня с поля боя побежишь ты, завтра никто не станет нанимать на службу твоего брата или соседа – за всем вашим родом закрепится дурная репутация. А значит, вся ваша родня обречена на голодную смерть, другого ремесла у нее нет. Вот и выходит, что презренный наемник на поле боя демонстрирует зачастую бо́льшую отвагу, чем самый преданный вассал, связанный всеми мыслимыми клятвами и обетами…

– Здешние рыцари никогда не славились меткостью, – рассказывая, Берхард не увлекался, как это бывало в трактире, напротив, делался все более холодным и отстраненным, будто пересказывал не историю, которая была с ним, а чей-то заученный на память рассказ, – Лотар-то не сильно их муштровал. Но здесь им меткость и не требовалась. Не с таким количеством пушек.

– Разбойники в доспехах, – пробормотал Гримберт. – Много ли чести смять беззащитную пехоту на перевале?

Кажется, Берхард его не услышал. Он продолжал бессмысленно смотреть вверх, будто надеялся там, в грязном небе, найти какое-нибудь созвездие – Седьмого Апостола, Корону или Южный Крест…