своих оценках степи, ее земли и экономики и что новые, резко сниженные нормы, высвобождавшие гораздо больше земли для переселенцев, были объективно правильными.

Самый вопиющий пересмотр норм в сторону понижения имел место в Акмолинской губернии при В. К. Кузнецове. Согласно указаниям, приступая к работе в 1907 году, Кузнецов объявил свое исследование попыткой решительно разобраться в изменениях, произошедших в степном хозяйстве благодаря переселению, и, что особенно важно, определить новые, соответствующие им земельные нормы:

Вторичное исследование киргизского хозяйства в Акмолинской области предпринято с целью пересмотра норм киргизского землепользования и приведения их в большее соответствие с современным положением и условиями этого хозяйства.

Нормы эти установлены по данным статистической экспедиции, проводившей под руководством статистика Щербины первое исследование в 1896–1901 [sic; верная дата – 1903] годах. Они были рассчитаны исключительно на поддержание и развитие кочевого скотоводства и потому везде определены в очень широких размерах, доходивших до четырехсот и более десятин на среднее киргизское хозяйство.

Между тем, быстро изменявшиеся в последние годы под влиянием значительного переселения экономические условия киргизской степи внесли существенные перемены в первобытное кочевое хозяйство [КХАО, 1: V].

Показав, что кочевое скотоводство в степных областях отжило свой век, можно было уже не отстаивать эту форму хозяйства. Доказательство этого факта к тому же обеспечило бы значительно больший земельный фонд, необходимый ввиду «разросшихся потребностей переселения» [Там же: XIII]. Таким образом, на бумаге новые нормы Кузнецова обосновывались двумя взаимосвязанными аргументами: во-первых, новые данные по объективности превосходили (как более точные и рассчитанные более строго) данные экспедиции Щербины; во-вторых, экономические и демографические изменения, вызванные переселением в степь, оказались столь серьезными и столь быстрыми, что стали необратимыми. Во всех пяти томах (по одному на каждый уезд области), вышедших под редакцией Кузнецова, он решительно настаивал на обоих этих утверждениях, что имело существенные последствия для казахского населения Акмолинской области.

Кочевое скотоводство в степных губерниях, по мнению Кузнецова, отмирало и должно было отмереть. Переселение глубоко и безвозвратно изменило условия окружающей среды, которыми определялся этот образ жизни:

Прошли те времена, когда кочевые стада привольно и беспрепятственно бродили по степям и питались подножным кормом круглый год. Теперь кочевник поставлен в рамки и при том местами в рамки уже довольно тесные. Прежнего простора степей не стало, проходы к имеющимся привольям затруднены, везде появились переселенцы, понастроена масса поселков. Все прошло и изменилось, и «нет дороги к невозвратному».

На смену прежнему беззаботному существованью и лежанью на боку пришла пора забот и труда. Современному киргизу необходимо и думать, и заботиться, и работать. Постепенно сжимающийся круг кочевого приволья, с внутренними препятствиями для использования даже этого ограниченного пространства, невольно породит думы о том, как быть, как пропитать скот, для которого на круглый год подножных кормов стало не хватать [Там же: 94].

Для Кузнецова этот переход должен был повлечь за собой исключительно положительные последствия. Он неоднократно говорил о сокращении числа бедных казахских семей и соответственном росте средних и богатых хозяйств как о доказательствах того, что прибывшие в степь крестьяне повсюду способствовали повышению благосостояния казахов [КХАО, 2: VI–VII]. Поселенцы были необходимым условием общего процветания, утверждал он, поскольку они создали существенный местный рынок скота, превратив скотоводство в прибыльное занятие; кроме того, они способствовали прогрессу в земледелии и скотоводстве, подавая хороший пример и знакомя местное население с современными орудиями труда [КХАО, 1: X; 5: VIII]. Казахи, переходившие к более интенсивным формам земледелия и поддерживавшие приток крестьян в степь, в свою очередь, образовывали более крупные аулы с более многочисленным населением и все дальше уходили от «родового начала», которое прежде руководило их жизнью [Там же: 52–53; 2: VI]. В обоих отношениях они стали более управляемыми и более понятными для государства. Кроме того, утверждал Кузнецов, казахи охотно «посылали бы своих детей в министерские училища высшего типа, где они находились бы вместе с русскими и научались бы чему-нибудь полезному» [Там же: 38]. Учитывая, что многие подходящие участки земли еще оставались без поселенцев, в дальнейшем эти преимущества будут только умножаться.

Многое здесь совпадало как с «проколонистским» настроем материалов экспедиции Щербины, так и со взглядами самых громогласных сторонников переселения крестьян. Однако Кузнецов пошел дальше, чем когда-либо осмеливался Щербина, установив абсолютный предел потенциальным масштабам казахского скотоводства, даже при условии его интенсификации, рационализации и сопутствующего перехода к оседлости. Причины этого были достаточно просты – в любой области или районе области количество сенокосных лугов было ограничено, причем часть этих территорий была необходима крестьянам-поселенцам для выживания. Оседлость позволила бы содержать больше скота, чем раньше, но число имевшихся в хозяйстве животных в конечном итоге пришло бы в несоответствие с пропускной способностью степных земель [Там же: 111]; именно это и произошло в Акмолинской области и имело катастрофические последствия для худого, болезненного скота. Для Кузнецова такая постановка проблемы была важна в двух отношениях. Во-первых, на фоне его оценок земледелия и казахской торговли в области непонятно, как при таких ограничениях казахи вообще могли выжить. Скотоводство было ограничено; земледелие, хотя и «имело будущее», также было изначально ограничено климатическими условиями и характером почвы, а развитие торговли из-за отсутствия у кочевников культуры и грамотности сильно отставало [Там же, XI: 122–123]. Во-вторых, этим «узаконивалось» присутствие в области поселенцев как обязательного условия, с которым казахам придется считаться в будущем, что недвусмысленно указывало на приоритет интересов поселенцев над интересами казахов. Больше не шла речь о том, чтобы уравновесить две возможности: отдать сенокосные луга поселенцам и поддерживать рост местного скотоводства. Кузнецов был сторонником первого варианта, согласно которому можно было оставить местным жителям лишь то количество земли, которое позволило бы им выживать в их нынешнем состоянии.

Кузнецов получил четкие указания: подготовить данные и рекомендации, отличные от тех, что были получены первой экспедицией по исследованию степных областей. Но учитывая методологическое сходство между его собственным подходом и подходом Щербины, ему пришлось приложить усилия, чтобы доказать, что прав именно он, а не его предшественник. Он постоянно твердил о своей приверженности «научному методу», воплощенному в исследованиях Щербины, но при этом подчеркивал моменты, когда работа его предшественника не отвечала критериям научности [Там же, 1Х-Х]. Эти методологические недостатки включали в себя серьезную недооценку производительности пастбищ на единицу площади (и, следовательно, завышенную оценку потребности кочевников в земле); применение бюджетных данных по домохозяйству без учета района (таким образом, не учитывались местные условия); и игнорирование разнообразия казахской экономики (т. е. ее частичного перехода к интенсивному сельскому хозяйству)[465]. Все