правового статуса[111]. Как правило, невозможно определить, к какой языковой группе относились умершие предки конкретного человека. Единственными исключениями являются те из предков, которые были известными людьми, писателями или политическими представителями своих языковых групп. По большей части, невозможно установить и то, переходил ли человек в течение своей жизни из одной языковой группы в другую. Тому, кто говорит по-немецки и объявляет себя немцем, редко приходится опасаться того, что найдутся документы, свидетельствующие, что он сам или его предки некогда не являлись немцами. Даже иностранный акцент не может служить надежным свидетельством. В странах со смешанным в языковом отношении населением люди усваивают интонационный строй и произношение своих иноязычных соседей. Среди вождей немецких националистов в восточных частях Германии, в Австрии, Чехословакии и других странах Восточной Европы нередко попадались люди, говорившие по-немецки с резким славянским, венгерским или итальянским акцентом, при этом имена их звучали на иностранный манер, либо они лишь недавно сменили имя, данное при рождении, на звучащее по-немецки. Даже среди нацистских штурмовиков попадались люди, еще живые родители которых не понимали немецкого языка. Нередко случается, что братья и сестры принадлежат к разным языковым группам. Поскольку подобных неофитов невозможно выявить юридически бесспорным образом, бессмысленно устанавливать против них правовые дискриминационные меры.

В свободном рыночном обществе никто не является объектом правовой дискриминации. У каждого есть право на место в общественной системе, дающее возможность работать и зарабатывать на жизнь. Потребитель волен осуществлять дискриминацию, если готов за это платить. Чех или поляк могут принять решение, что лучше будут переплачивать, но делать покупки у лавочника-славянина, чем приобретать более дешевые и качественные товары у немца. Антисемиты могут отказаться от лечения постыдной болезни с помощью «еврейского» снадобья сальварсана{94}, а пользоваться каким-либо менее эффективным средством. В этом праве на произвол и заключается то, что экономисты называют суверенитетом потребителей.

Интервенционизм означает насильственную дискриминацию, которая осуществляется в интересах меньшинства за счет большинства. Тем не менее дискриминация возможна и в демократическом обществе. Различные меньшинства могут объединиться и составить большинство ради получения привилегий для каждого. Например, производители пшеницы, скотоводы и виноделы могут создать партию фермеров и добиться законов о дискриминации против иностранных конкурентов и, соответственно, привилегий для представителей каждой из трех групп. За привилегию, полученную виноделами, придется платить всем остальным, включая скотоводов и производителей зерна, ну и так далее с каждой из групп.

Если рассматривать подобные ситуации под таким углом, а логика не позволяет их интерпретировать никак иначе, то очевидно, что все аргументы, выдвигаемые в пользу так называемой политики поддержки производителей, несостоятельны. В одиночку никакое меньшинство не может получить никаких привилегий, потому что большинство этого не допустит. Но если привилегию получат все меньшинства или большинство из них, ущерб будет нанесен всем группам, не имеющим более ценных привилегий, чем остальные. Именно непониманием этой истины объясняется политическое возвышение интервенционизма. Люди выступают за дискриминационные меры и привилегии, потому что не осознают, что они сами являются потребителями и в этом качестве они же будут расплачиваться. Например, в случае протекционизма, они верят, что ущерб несут только иностранцы, которых задевают дискриминационные импортные пошлины, но ведь не только иностранцы: от этого страдает каждый потребитель, которому приходится дороже платить за соответствующие товары.

Сегодня везде, где есть еврейское меньшинство, – а евреи во всех странах составляют меньшинство – легко установить дискриминационные законы против них как иностранцев, потому что нетрудно юридически достоверным образом доказать, что такой-то является евреем. Дискриминация против беспомощного меньшинства может выглядеть весьма разумным делом: возникает представление, что это служит интересам всех неевреев.

Люди не понимают, что это непременно ударит и по интересам неевреев. Если евреям не позволено работать в медицине, это выгодно врачам-неевреям, но интересы больных от этого страдают. Ограничивается их свобода выбирать врача, которому они доверяют. Тот, кто не хочет лечиться у врача-еврея, ничего не выигрывает, а вот тот, кто хотел бы, оказывается в проигрыше.

В большинстве европейских стран существует техническая возможность ввести в закон дискриминационные меры против евреев и их потомков. Более того, это осуществимо политически, поскольку евреи обычно составляют незначительное меньшинство, голоса которого мало влияют на исход выборов. И, наконец, в эпоху, когда полезной считается политика государственного вмешательства ради защиты менее эффективных производителей от конкуренции более эффективных, предлагающих более дешевую продукцию, это считается и экономически разумным. Лавочник-нееврей спрашивает: а почему и меня не защищают? Вы защищаете промышленников и фермеров от иностранных конкурентов, которые работают лучше и дешевле; вы защищаете рабочих от конкуренции со стороны иммигрантов; вы должны защитить и меня от конкуренции моего соседа, лавочника-еврея.

Совсем необязательно, чтобы дискриминация сопровождалась ненавистью или отвращением к тем, против кого она направлена. У итальянцев нет ненависти к американцам или шведам; тем не менее они осуществляют дискриминацию против американских и шведских товаров. Никто не любит конкурентов. Но для потребителя иностранный поставщик товаров не иностранец, а прежде всего поставщик. Врач-нееврей может ненавидеть своего еврейского конкурента. Но он требует изгнать евреев из медицины именно потому, что многие пациенты нееврейского происхождения не только не испытывают ненависти к врачам-евреям, но предпочитают их многим врачам-неевреям и лечатся именно у них. Тот факт, что нацистские расовые законы налагают суровые кары за сексуальную связь между евреями и «арийцами», никак не свидетельствует о ненависти между этими двумя группами. При наличии ненависти не нужно было бы никаких запретов на сексуальные связи. Однако в исследовании политических проблем национализма и нацизма нам нет нужды погружаться в соответствующие проблемы сексопатологии. Пусть психиатрия занимается изучением комплексов неполноценности и сексуальных отклонений, которые были источником нюрнбергских расовых законов и садистической жестокости, проявляющейся в убийствах и пытках евреев.

В мире, в котором люди поняли смысл рыночного общества, а потому требуют проведения политики, направленной на благо потребителей, нет дискриминационных законов против евреев. В таком мире всякий, кто не любит евреев, может не пользоваться услугами еврейских магазинов, врачей и юристов. С другой стороны, в мире интервенционизма в долгосрочной перспективе только чудо может помешать установлению дискриминационных мер против евреев. Политика защиты менее эффективных отечественных производителей от конкуренции со стороны более эффективных иностранных производителей, ремесленников от конкуренции промышленников, а небольшие магазины от натиска универмагов и магазинных сетей будет неполна, если не защитит «арийцев» от конкуренции евреев.

Многие десятилетия интенсивной антисемитской пропаганды не сумели убедить немецких «арийцев» в необходимости воздерживаться от покупок в магазинах, принадлежащих евреям, от обращения к услугам врачей и адвокатов-евреев, от чтения книг еврейских писателей. И все это они делали вполне сознательно – «арийские»