в политической обстановке. Он знал о распрях в политических кругах Карфагена и поддерживал противников Баркидов, то есть «партию мира» в карфагенском сенате. С ними еще можно иметь дело, считал Фабий, и если заключать мир, то именно с ними. С потомками Гамилькара Барки и особенно с его сыном Ганнибалом никаких мирных переговоров вести нельзя и мира с ним быть просто не может. Здесь — только война.

Ранее, в 221 году до н. э. он был диктатором просто для проведения выборов, а не для ведения столь ответственной войны[80]. Диктатора-полководца в Риме не случалось действительно очень давно, аж с 249 года до н. э.

Вообще диктатура была явлением, довольно широко распространенным в Лации с древних времен. Во многих латинских городах так называлась высшая государственная должность. Для римлян времен Республики эта должность стала исключительной и чрезвычайной. Ее заимствовали у латинов и применяли в случаях большой военной опасности, угрозы для существования государства. Позднее диктаторов стали избирать и для внутригосударственных дел[81].

Как уже говорилось, диктатура на время «отменяла» демократию, хотя на самом деле это было не совсем так. Назначенный консулом сам назначал себе «правую руку» — начальника конницы (должность, которую мы бы назвали на современном языке начальником штаба), — диктатор пользовался практически безграничной властью в течение шести месяцев. Потом он должен был безоговорочно уйти. Если диктатор справлялся с возложенной на него задачей ранее шести месяцев, то он слагал с себя полномочия сразу же по исполнении долга. Если же он за шесть месяцев не успевал исправить ситуацию, то все равно уходил с поста. Предполагалось, что диктатором мог стать только человек, который некогда уже занимал должность консула, однако история знает исключения из этого правила. Короче говоря, мера была исключительная и действенная.

Заместителем Фабия, его «начальником конницы», стал Марк Минуций Руф, который в 221 году дон. э. уже побывал консулом. Минуций и Фабий принадлежали в римском Сенате к разным политическим группировкам. Фактически они были политическими врагами.

Первоочередной задачей Сенат определил для них укрепление городских стен: «Будем сражаться за Город и родные очаги, коль скоро Италию отстоять не смогли».

Тит Ливий не жалеет ярких и светлых красок для портрета Квинта Фабия. С чего же начал диктатор — спаситель Отечества? Ну конечно же, с божественного. Без непременного благочестия в таком деле никуда.

«В день своего вступления в должность (Квинт Фабий Максим) созвал сенат и начал с рассуждения о божественном. Консул Фламиний, сказал он сенаторам, больше виноват в пренебрежении к обрядам и ауспициям (гаданиям), чем в дерзкой неосмотрительности, и надо вопросить самих разгневанных богов, как их умилостивить. Фабий добился того, что разрешается только в случае зловещих предзнаменований: децемвирам велено было раскрыть Сивиллины книги[82]. Децемвиры, справившись с книгами судеб, доложили сенату, что обеты Марсу, данные по случаю этой войны, не исполнены как положено; нужно сделать все заново и с большим великолепием... Кроме того, нужно устроить молебствие и лектистерний, а также пообещать „священную весну” на случай, если война пойдет удачно и государство останется таким же, как до войны».

Здесь любопытно, кстати, заметить, что «удачной» римляне сочли бы войну, итоги которой оставили бы их государство хотя бы в прежних границах. Это не свидетельствует о повороте к миролюбию — мы знаем, что Рим в своих завоеваниях и расширениях не ограничивал себя ничем. В четвертом веке нашей эры карта этого государства уже не помещалась на столе и свешивалась справа и слева; страну пришлось разделить пополам, иначе ею невозможно стало управлять.

Скорее, эта фраза свидетельствует о том, что римляне вообще не чаяли выбраться из конфликта с Ганнибалом живыми. И если им хотя бы удастся сохранить то, что они имели изначально, они уже будут благодарны богам по гроб жизни.

Распоряжения насчет «священной весны» были особенно подробными.

«Если государство римского народа на протяжении ближайших пяти лет будет сохранено невредимым в нынешних войнах, а именно в войне народа римского с карфагенским и в войнах народа римского с галлами, обитающими по сю сторону Альп, то пусть тогда римский народ квиритов отдаст в дар Юпитеру все, что принесет весна в стадах свиней, овец, коз и быков — с того дня, какой укажет сенат, и что, кроме того, не обещано другим богам. Кто будет приносить жертву, пусть приносит, когда захочет и по какому захочет обряду, как бы он ее ни принес, это будет правильно... Если кто по неведению принесет жертву в несчастный день, считать жертву правильной. Принесена ли жертва ночью или днем, рабом или свободным, считать, что принесена она правильно...»

О «священной весне» уместно напомнить, что именно этому обряду, согласно некоторым преданиям, мы «обязаны» появлением специфического народа мамертинцев — тех самых, с которых, собственно, и начались сначала недоразумения, а затем и полномасштабные войны между Римом и Карфагеном. Как уже говорилось, мамертинцы считаются потомками изгнанных (вместо того чтобы быть убитым) из родного города в качестве жертвы «священной весны».

Фабий уделил делам благочестия много внимания, все было расписано — кому какой храм обещать и построить, кому какие дары преподнести, где какие гадания провести и так далее. Если уж воевать с таким серьезным противником, как Ганнибал, то следует сделать все правильно, иначе война не будет считаться справедливой. Поддержка богов, а не защита родных очагов, — вот что придает войне статус праведной и священной.

«Покончив с тем, что касалось богов», как выразился Ливий, диктатор наконец доложил сенату о положении дел на фронте и о состоянии собственно государства. Изложив все факты, он спросил у правительства:

— Как по-вашему, сколько нам требуется легионов, чтобы разобраться со всем этим?

Сенаторы были уклончивы. Раз Фабий диктатор, пусть он и диктует. Можно, мямлил кто-то, взять легионы Гнея Сервилия... Еще надо бы набрать из граждан и из числа союзников Рима какие-то войска... Правда, неясно, сколько получится, а надо бы побольше... Короче, прозвучал «конкретный» вывод: пусть диктатор «действует как считает нужным для блага государства». Собственно, для того он и был избран. Точнее, назначен. И не кем-то, а самим римским народом. А глас народа — глас богов, теперь не отвертишься.

То ли дали карт-бланш, то ли переложили на его плечи всю ответственность. Так или иначе, Фабий занялся этим важнейшим вопросом сам. Он решил, что к легионам Сервилия можно прибавить еще два легиона. Очевидно, набрать больше просто было нереально. Этим и занялся начальник конницы.

Одновременно Фабий распорядился, чтобы все, кто живет