– Но он к тому времени уже попусту потратил пять дней, – молвил Найт, закрывая глаза на похвальный поступок священника, сумевшего вывернуться. – Его вина была в том, что он первым начал традицию медлить в гостях.

– Правда, правда; мое толкование ошибочно.

– Так что отнюдь не гостеприимство дало название этой истории.

– Словом, ты ничуть не изменился, – бросила в сердцах миссис Суонкорт, ибо она видела почти незаметную перемену в лице ее падчерицы, когда Найт объявил о своих планах.

Найт почти пообещал заехать к ним в гости на обратном пути; но столько неопреденности было в его словах, что ее оказалось достаточно, чтобы в Эльфриде пробудились раскаяние и интерес ко всему, что он делал, на протяжении оставшихся нескольких часов. В тот день второй священник уже дважды совершал богослужение в обеих церквах, и мистер Суонкорт полностью взял на себя проведение в них вечерних служб, а Найт ему помогал, читая вслух поучения из Библии. Солнечные лучи струились сквозь ветхое западное окно и озаряли всех прихожан золотистым сиянием, и Найт, пока читал библейские поучения, был озарен все тем же мягким светом. Эльфрида, игравшая на органе, наблюдала за ним с живой печалью, коя питалась чувством, что очень далеко отстояло от его сферы. Когда он стал медленно читать определенную главу из Библии – отрывок из ветхозаветного описания жизни пророка Илии, – а его голос повышался, когда повествовал о блистательном огненном вихре, о землетрясении, об огне и гласе Божием, и этот звучный глас перекликался с событиями прошлого и столь явно игнорировал само ее существование, что присутствие Найта наводило ее на более горькие мысли о неприступности его сердца, чем то вызвало бы его отсутствие.

В то же самое время, когда она на мгновение повернула голову, чтобы полюбоваться последними лучами заходящего солнца, ее взгляд задержался на фигуре и выражении глаз женщины в западной галерее. То было мрачное унылое лицо вдовы Джетуэй, которую Эльфрида почти не встречала с утра своего возвращения со Стефаном Смитом. Обладая самым мизерным из всех возможных достатков, эта несчастная женщина, видимо, проводила жизнь в странствиях между кладбищем Энделстоу и другим – в деревеньке под Саутгемптоном, где упокоились ее отец и мать.

Она не посещала здешнюю службу долгое время и теперь, казалось, не случайно выбрала именно это место. Из окна галереи открывался прекрасный вид на могилу ее сына – могильный камень был ближайшим предметом в перспективе, коя замыкалась снаружи неизменным морским горизонтом.

Струящиеся солнечные лучи заливали также светом и ее лицо, кое теперь повернулось в сторону Эльфриды, и на нем застыло суровое и горькое выражение, кое торжественность места возвышала до трагического достоинства, кое ему не было свойственно. Девушка вновь приняла свою обычную позу, чувствуя добавочное беспокойство.

Эмоции Эльфриды имели свойство накапливаться, и немного погодя вдруг заявляли о себе. Легкого прикосновения было достаточно, чтобы выпустить их на волю; поэма, закат, искусно взятый музыкальный аккорд, туманная игра воображения – вот в каких случаях они обычно проявлялись. Жажда добиться уважения Найта, которая стала незаметно переходить в нарождающуюся острую тоску по его любви, привела к тому, что нынешнее стечение случайных обстоятельств вызвало взрыв ее чувств. В то время когда все преклонили колени перед тем, как покинуть церковь, когда полосы солнечного света переместились вверх, на крышу, и нижняя часть церкви погрузилась в легкую тень, она не могла отделаться от мысли об ужасной поэме Кольриджа «Три могилы», и, сотрясаемая крупной дрожью, она спрашивала себя, проклинает ли ее миссис Джетуэй, и она заплакала так, что ее сердце готово было разорваться.

Они вышли из церкви тогда, когда солнце как раз село, покинув пейзаж, словно яркий оратор – свою трибуну, и его слушателям не оставалось ничего другого, кроме как подняться да разойтись по домам. Мистер и миссис Суонкорт отбыли домой в карете, Найт и Эльфрида предпочли прогуляться пешком, на что и рассчитывала старая умелая сваха. Они вместе спускались с холма.

– Мне понравилось, как вы читали, мистер Найт. – Эльфрида, наконец, достаточно пришла в себя, чтобы заговорить. – Вы читаете куда лучше папы.

– Я рассыплюсь в похвалах любому, кто похвалит меня. Вы превосходно играли на органе, мисс Суонкорт, и очень верно.

– Верно – да.

– Должно быть, вам доставляет удовольствие принимать деятельное участие в богослужении.

– Я хотела бы уметь играть с большим чувством. Но я сильно ограничена в выборе нот, как церковных, так и светских. Я бы очень хотела обладать небольшой, но милой коллекцией нот, прекрасно подобранных, и чтобы мне присылали только те новые произведения, которые и правда чего-то стоят.

– Рад слышать, что в вас живет такое желание. Диву даюсь, как много женщин не питает честной любви к музыке, которая видится им лишь средством для достижения каких-нибудь целей, но единственной целью – никогда; при этом я еще не беру в расчет тех, кто совсем обделен вкусом. Они любят музыку главным образом за ее украшательную силу. Я в жизни не встречал женщину, которая любила бы музыку так, как ее любит десяток или даже дюжина мужчин, которых я знаю.

– Как вы проводите черту различия между женщинами, у которых есть вкус, и теми, у которых его нет?

– Ну, – сказал Найт, задумавшись на мгновение. – Говоря о тех, кто не имеет вкуса, я имел в виду тех, кого не интересует что-то серьезное. Вот вам пример: я знал мужчину, у которого была молодая подруга, которою он очень интересовался; если все говорить, они должны были пожениться. Она казалась влюбленной в поэзию, и он предложил ей на выбор два томика стихов британских поэтов, про которых она говорила, что страстно желает иметь их в своей библиотеке. Он сказал ей: «Какой из них тебе больше нравится, чтобы я мог тебе его выслать?». Она ответила: «Пара самых красивых сережек с Бонд-стрит будет куда лучше, чем любой из них, если ты не возражаешь». С тех пор я зову ее девушкой, в которой нет ничего, кроме тщеславия; и я полагаю, что вы согласитесь со мной.

– О да, – отвечала Эльфрида с усилием.

Ему случилось мельком увидеть выражение ее лица, когда она это произносила, и едва он заметил, как на ее лице натянута я искренность перешла в болезненную гримасу, его стали одолевать дурные предчувствия.

– Вот вы, мисс Суонкорт, в подобных обстоятельствах предпочли бы побрякушки?

– Нет, не думаю, что предпочла бы, – нерешительно пролепетала она.

– Я предлагаю вам тот же выбор, – сказал неумолимый Найт. – Что из этих двух предметов, обладающих равной стоимостью, вы бы выбрали – прекрасно подобранную маленькую коллекцию лучших нот, о которых вы говорили, – в сафьяновом переплете, в шкафу из орехового дерева, что запирался бы на замок, а ключ был бы только у вас, – или же те самые наипрекраснейшие сережки из витрины магазина на Бонд-стрит?

– Конечно же ноты, – сказала Эльфрида с натужной серьезностью.

– Вы вполне честны в своем выборе? – спросил он настойчиво.