– Вы не сказали мне даже сейчас, вправду ли я тщеславна.

– Если я скажу «да», я нанесу вам обиду; если же я скажу «нет», вы сочтете, что я имел это в виду, – сказал он, глядя ей в лицо с любопытством.

– Ах, ладно, – отвечала она с тихим страдальческим вздохом. – Если что-то находится на невероятной глубине, кто это обнаружит? Полагаю, я должна принимать вас так, как я принимаю Библию – отыскивать смыслы и понимать в ней все, что мне доступно, и вместе с этим разом проглатывать остальное, руководствуясь простой верой. Считайте меня тщеславной, если вам угодно. Светское величие требует так много мелочности, чтоб вознестись до него, что большая или меньшая слабохарактерность здесь уже не является причиной для сожалений.

– В отношении женщин я ничего не могу сказать, – отвечал Найт беспечно. – Но, вне всяких сомнений, это несчастье для мужчины, который должен владеть приходом, когда он родился истинно благородной натурой. Возвышенная душа доведет человека до работного дома, поэтому вы, быть может, и правы, что придерживаетесь тщеславия.

– Нет, нет, я вовсе этого не делаю, – сказала она с сожалением. – Мистер Найт, когда вы уедете, вы пришлете мне что-нибудь из того, что напишете? Думаю, мне было бы приятно увидеть, пишете ли вы так, как вы только что говорили, или же пребываете тогда в лучшем расположении духа. Какова ваша истинная натура – циник, которым вы были этим вечером, или милый философ, каким вы казались вплоть до сегодняшнего дня?

– Ах, вы спрашиваете, который из двух? Вы знаете это так же хорошо, как и я.

Эта беседа задержала их на лужайке и в галерее до тех пор, пока на небе не высыпали звезды. Эльфрида запрокинула голову к небесам и сказала праздно:

– Вон та яркая звезда светит прямо над моей головой.

– Каждая яркая звезда находится в своей высшей точке где-нибудь, над чьей-то головой.

– В самом деле? Ох да, конечно. Где находится вот та? – И она указала пальцем.

– Та звезда висит в небе, подобно белому ястребу, над чьей-то головой на Острове Зеленого Мыса[104].

– А вон та?

– Смотрит вниз на истоки Нила.

– А та, одинокая, что светит тихим светом?

– Она светит на Северном полюсе, и ее горизонт включает в себя ни больше ни меньше целый экватор. А вон та ленивая звезда, что висит настолько близко к земле, что почти весь ее свет рассеивается, не доходя до нас, сияет в Индии – над головой моего молодого друга, который, очень возможно, смотрит сейчас на ту звезду, что у нас находится в зените, как на ту, что у него светит низко к горизонту, и думает о ней как о той, что отмечает место на земле, где живет его верная возлюбленная.

Эльфрида взглянула на Найта, будучи во власти дурных предчувствий. Имел ли он в виду ее? Она не могла различить в темноте выражение его лица; но его поза, казалось, свидетельствовала о его неосведомленности.

– Звезда светит над МОЕЙ головой, – сказала она нерешительно.

– Или над любой другой головой в Англии.

– О да, я понимаю, – выдохнула она с облегчением.

– Полагаю, его родители – местные жители графства. Я с ними незнаком, хотя до последнего времени я и он состояли в переписке в течение многих лет. К счастью или к несчастью для него, он влюбился и затем уехал в Бомбей. С того времени я слышал о нем очень мало.

Найт больше ничего не прибавил к своей добровольной откровенности, и хотя Эльфрида на одно мгновение была склонна применить на практике те уроки честности, кои он ей только что преподал, но плоть слаба, и это намерение рассеялось в молчании. Казалось, в словах Найта, сказанных на ветер, таился какой-то упрек, и все-таки она не была способна ясно определить, в какой именно неверности ее обвиняли.

Найт повернулся спиной к приходу Энделстоу и переправился в Корк.

Дни его отсутствия накладывались один на другой и соразмерно ложились тяжестью ему на сердце. Он с усилием ускорил свой путь к озерам Килларни[106], бродил по их роскошным лесам, любовался на бесконечное разнообразие пейзажей острова, холма и дола, какие только мог там найти, вслушивался в чудесное эхо этого романтического места; но в целом от него ускользали и красота, и мечты, кои он прежде находил в таких излюбленных своих краях.

В то время когда он находился в компании Эльфриды, ее внешний вид девчонки не произвел на него заметного впечатления. Он не сознавал тогда, что ее вхождение в его сферу добавило что-то ему самому; но теперь, когда она была от него очень далеко, он быстро заметил, что ему стала свойственна огромная рассеянность. То, что было избыточным, стало насущной потребностью, и Найт влюбился.

Стефан влюбился в Эльфриду, любуясь на нее; Найт – когда лишился этой возможности. Когда и как любовь вошла в него, он и сам не знал: он был уверен лишь в том, что в минуту отъезда из Энделстоу он ни в малейшей степени не чувствовал той беспредельно-приятной жгучей печали, коя естественна при подобных разрывах, когда убедился, сколь очаровательна Эльфрида, если избрать ее объектом для такого созерцания. Начал ли он любить ее с того мгновения, когда она встретилась с ним глазами после своей несчастной выходки на башне? Он попросту подумал, что она слабая. Начал ли он любить ее в то время, как они стояли на лужайке и ее всю заливали лучи вечернего солнца? Он думал тогда, что у нее хорошее телосложение, – ничего больше. Было ли что-то в ее речах, что заронило зерно любви? Он думал, что ее слова остроумны и похвальны для молодой женщины, но что они не заслуживают внимания. Имела ли к этому отношение ее игра в шахматы? Определенно нет: в то время он думал о ней как о тщеславном ребенке.

Жизненный опыт Найта был полнейшим опровержением утверждения, что любовь всегда начинается с обмена взглядами и взволнованного прикосновения пальцев, что она, словно пламя, проявляет себя при самом зарождении. До тех пор пока они не расстались и ее образ не облагородился в его памяти, он не мог сказать, что хотя бы раз внимательно посмотрел на нее.

Одним словом, выяснилось, что он пассивно собирал ее образы, кои его воображение удерживало в тайниках до тех пор, пока их источник не пропал из поля его зрения, и тогда он сказал себе, что полюбил ее душу, коя на время оставила свое земное воплощение, чтобы сопровождать его в пути.