Почти полтора века назад декабрист Михаил Фонвизин в сибирской глуши написал пророческую статью „О коммунизме и социализме“. Есть в ней такие строки: „Самые попытки осуществить подобные мечты угрожают обществу разрушением, возвращением его в состояние дикости и окончательно самовластною диктатурою одного лица, как необходимым последствием анархии“.

За семь десятилетий до „Великого Октября“ поставлен диагноз, дан прогноз на то будущее, которого всерьез все-таки никто не ждал. Впрочем, ссыльный дворянский революционер в той же статье пишет: „Странный, однако, факт, может быть, многими и не замеченный, — в России, государстве самодержавном и в котором в большом размере существует рабство, находится и главный элемент социалистских и коммунистских теорий…“ Далее он замечает, что все по пословице — „крайности сходятся“.

Таково сбывшееся пророчество одного из тех, кого Ленин считал „страшно далекими“ от народа. И когда сегодня газеты и газетки самого ортодоксального коммунистического направления все чаще из красных превращаются в коричневые, когда национал-патриоты объединяются в одних и тех же изданиях с „истинными“ коммунистами всех стран и речь уже идет о союзе новейших национал-социалистов, монархистов и фанатиков из правой части политического спектра КПСС, когда редактор-коммунист на одной газетной полосе может поместить панегирик Ивану Полозкову и подложный текст „Протоколов сионских мудрецов“ (причем они выдаются за подлинный документ!), становится понятно: в развалинах коммунистической идеологии, весьма уже непопулярной в России, гнездится новая беда.

Да, крайности сходятся. Но сегодня антисемитствующие „патриоты“, национальные социалисты, легально действующие в нашей стране под вывеской „Памяти“ и многих других, пока маломощных, политических организаций, поклонники неограниченного самодержавия и прочие деятели правого фланга ведут борьбу за блок с отставными коммунистическими структурами, и прежде всего с РКП (официальной Российской компартией во главе с ее лидером Иваном Полозковым) и еще более „истинными коммунистами“, представленными организаторами ленинградского инициативного съезда РКП, а также коммунистическими группировками вроде „Единства“ печально знаменитой Нины Андреевой.

Великий русский философ Николай Бердяев рассматривал и „коллективизм Маркса“, и крайний индивидуализм Ницше как следствие кризиса гуманизма, поставившего во главу истории человека:

„Гуманизм направляется против человека и против Бога. Если ничего нет над человеком, если нет ничего выше человека, если человек не знает никаких начал, кроме тех, которые замкнуты в человеческом круге, человек перестает знать и самого себя. Последствием отрицания высшего начала является то, что человек роковым образом подчиняется низшим, не сверхчеловеческим, а подчеловеческим началам. Это является неизбежным результатом всего длинного пути безбожного гуманизма в новой истории… Я говорю о Фридрихе Ницше и о Карле Марксе. Эти два человека, которые нигде, ни в одной точке не встречаются… одинаково кончают гуманизм и начинают переход в антигуманизм“.

В XX веке идея „сверхчеловека“ одарила мир фашизмом, а марксистский коллективизм породил большевистскую грезу о мировой революции и тоталитарные режимы по всему миру. В 1945 году фашизм и фашистские государства пали. И казалось, началось то победное шествие по миру коммунистической идеологии, которого коммунисты так и не дождались после первой мировой войны.

Мир спасла не атомная бомба и не „холодная война“, а свобода реализации человеческой личности и правовые гарантии, к которым с такой брезгливостью относился Ленин. Они и позволили постиндустриальному обществу победить коммунистическую доктрину не военными действиями, не угрозой конца света, а практикой собственного социального строительства. Коммунистическая идея начала разлагаться. Интернационализм разложился на спектр националистических идеологий. „Коллективизм“ превратился в проповедь российской сверхидеи.

Тот же Николай Бердяев в книге „Философия неравенства“ предрекал: „Сделается невозможным даже свободное печатание книг, журналов и газет, ибо все печатное дело будет в руках центрального коллектива и будет обслуживать его интересы и цели… Сохранится лишь свобода невоплощенного духа, и дух человеческий должен будет развоплотиться“.

И сбылось по реченному: „центральный коллектив“ — это и есть номенклатура, а „развоплощением“ духа мы заплатили за ее всевластие.

Десятилетия коммунистического тоталитаризма оставили слишком заметный след в душах моих сограждан. Интеллигенции предстоит сделать все, чтобы не произошло страшной метаморфозы, чтобы новая волна тоталитаризма — уже откровенно фашистского — не захлестнула страну. Ибо тогда и у мира немного шансов выжить.

Я не отношу себя к антикоммунистам: нелепо всерьез воевать с призраком прошлого. Но антифашистом я себя считаю.

Вопрос о частной собственности — центральный вопрос коммунистической доктрины. На трех Съездах народных депутатов СССР и на трех сессиях Верховного Совета полемика демократов и ортодоксов неизбежно упиралась в этот вопрос.

Нам говорили, что частная собственность означает эксплуатацию, отказ от социализма и деление общества на классы. Все это мы не раз слышали с октября 1917 года, и в аргументах коммунистических ораторов не было новизны. Другое дело, что впервые более чем за 70 лет сторонники частной собственности могли вступить в очную полемику с коммунистами. И они утверждали, что частная собственность доказала свою эффективность, что уважение к человеку начинается с признания за ним права собственности, что в нашей стране семья может в поте лица трудиться весь свой век, но к старости так и остается нищей, ибо даже квартира, в которой люди прожили более полувека, принадлежит не им, а государству. И выкупить ее люди не имеют права. Выходит, при „реальном“ и даже „развитом“ социализме гражданам дозволяется иметь немногим больше, чем древнеримскому рабу, и уж куда меньше, чем крепостному крестьянину.

Когда-то марксистам казалось, что, избавившись от частной собственности, мы избавимся от эксплуатации и человечество достигнет идеала братства и равенства. Увы, социальное расслоение в нашем обществе едва ли не глубже, чем в традиционных капиталистических странах. Не получилось даже равенства в нищете, не вышло и не могло выйти братства в концлагере: бюрократия, которая по формуле Маркса сделала предметом частной собственности само государство, вовсе не желала нищенствовать, отменив все иные виды частной собственности. Худший вид частной собственности — тотальное огосударствление жизни. И ничто не могло ему препятствовать в стране „победившего социализма“, ведь все иные формы собственности, кроме государственной, были уничтожены.

В Ленинградской области уже при Брежневе все без исключения колхозы были превращены в совхозы. Так крестьяне, лишенные последних остатков самостоятельности, были обращены в сельхозрабочих, в батраков на собственной, то есть „общенародной“, земле, принадлежащей, как заметил писатель Юрий Черниченко, самому