И это было единственное, что она могла ответить и пообещать.

* * *

– Двое всемогущие и милосердные, упокойте со святыми душу вашего чада и верного слуги Свена Свенссона.

Традиция предписывала хоронить мертвеца завернутым в белую ткань, но для декана Свена сделали исключение. Столяр Каттерика изготовил для него гроб, как если бы декан был королем. Рилан стоял у могилы, смотрел, как гроб осторожно опускают в землю, и думал: «Жаль, что я не узнал вас раньше и лучше, декан. Прощайте».

– Примите его там, где нет ни боли, ни скорби, только жизнь бесконечная, – продолжал Рилан. Робин Хонни прожил хорошую и честную жизнь – такую, которая достойна книги. Робин Хонни умер. – Омойте его раны, простите его грехи, вольные и невольные, заберите его горести и страдания.

Должно быть, свиньи Каттерика уже расправились с телом Ньюта Гранвилла. Рилан сказал себе, что до конца дней своих не прикоснется к мясу. Не потому, что он так любил отца – там в общем-то было трудно найти хоть что-то, к чему могла бы прильнуть любовь. Он сам не знал, почему так решил.

Молитва кончилась, теперь надо было сказать что-то от себя. Рилан закрыл Писание и какое-то время стоял, глядя на Равену. Ее лицо закрывала густая вуаль, черное платье было велико – должно быть, его одолжил кто-то из ее подруг. Равена стояла, сцепив руки в замок, – наместница и владычица Севера волей народа, его святая Жанна. Рилан не видел ее слез, но знал, что она плачет.

На кладбище собрался весь Каттерик. Полковник Доули привел своих людей, они стояли возле открытой могилы в почетном карауле. Рилан знал, что будет дальше: несколько ружейных залпов над гробом, потом над засыпанной могилой рассыплют крошки освященного хлеба и разойдутся по домам. А завтра уже начнется новая жизнь – хотелось верить, что она будет светлее и лучше.

Рука некстати начала ныть. Перелома, к счастью, не было, но боль то уходила, то возвращалась. Рилан знал, что нужно делать сейчас. А потом?..

Ему нужно было зацепиться хоть за что-нибудь. Но он не мог.

– Смерть декана Свена это горе для всех нас, – сказал Рилан, понимая, что говорит не то и не так. – Нет таких слов, которые заставят наши раны затянуться. Нет и никогда не будет.

На него смотрели с печалью и теплом. Несколько часов назад эти люди хотели убить его – просто потому, что он был сыном своего отца.

Равена всхлипнула, и полковник Доули, который стоял рядом, легким касанием дотронулся до ее руки.

– Но однажды мы все встретимся, – продолжал Рилан. – Однажды все мы окажемся на зеленом лугу с Отцом и Матерью, и там уже не будет ни смерти, ни горя. Надо лишь подождать. Однажды все мы встретимся, и тогда все будет хорошо, уже навсегда. Пусть это даст нам надежду.

Он кивнул могильщикам, те взялись за лопаты. Комья земли посыпались на крышку гроба. Рилан подумал, что ему сегодня нужно выпить.

Захочет ли Равена, чтобы он и дальше жил с ней под одной крышей? Может, и не захочет. Что ж, он поищет приют в Каттерике, попробует снять у кого-нибудь угол. Доули отошел от Равены и махнул своим людям. Ружья подняли стволы к небу, и выстрелы разорвали кладбищенскую тишину.

Робин Хонни умер.

Люди подходили к Равене, брали ее за руки, что-то говорили и плакали. Рилан держался в стороне. На кладбище постепенно сгущались сумерки, холодный, почти осенний дождь то принимался моросить, то утихал, и кто-то из шахтеров сказал, что само небо оплакивает декана. Потом Рилан все-таки подошел. Равена благодарно оперлась на его руку, и вдвоем они пошли к кладбищенским воротам.

– Останься со мной, – негромко сказала Равена, когда они сели в бывший экипаж бургомистра и лошади двинулись в Каттерик. Рилан кивнул соглашаясь.

– Можно я буду жить… в твоем доме? – спросил он.

Равена кивнула, откинула вуаль, подставив лицо ветру. Ни следа слез. Глаза были мертвыми и сухими.

– Можно. Я буду рада. – Ледяной голос дрогнул, и Равена добавила: – Мне сейчас нужен друг.

– У тебя он есть. – Рилан попробовал ободряюще улыбнуться, но ничего не вышло.

Вдвоем они вошли в дом – темный, сонный. Заглянув в пустую гостиную, Рилан подумал: сегодня утром я вышел отсюда с Равеной, чтобы сопровождать ее на дороге позора. А потом здесь убивали моего отца. Ковер уже был вычищен, полы вымыты – ни следа крови, ни малейшего признака того, что кто-то сражался здесь за свою жизнь и проиграл.

Они поднялись по лестнице на второй этаж, и, остановившись у дверей своей комнаты, Равена вдруг негромко попросила с печалью и искренностью в голосе, которая заставила Рилана вздрогнуть:

– Останься со мной. Джемс умер. Отец умер. Я… я боюсь быть одна.

– Хорошо, – так же тихо согласился Рилан. Что-то принялось царапаться в его груди, словно прокапывало ход на волю острыми коготками.

Они вошли в комнату и не закрыли за собой дверь. Равена зажгла маленькую лампу, и в теплом золотом свете ее лицо наконец-то ожило. Собака выбралась из-под кровати, подошла к ней, уткнулась в колени влажным носом, всхлипнула.

Не раздеваясь, Равена легла на кровать и негромко попросила:

– Расскажи мне что-нибудь хорошее!

Рилан опустился на ковер и прислонился спиной к кровати. Равена протянула ему руку, он сжал ее пальцы и спросил:

– Хочешь, я прочту тебе стихи? Детские, правда, я не знаю других.

– Да, – едва слышно прошелестел голос Равены. – Прочти, пожалуйста.

Золотой язык огня плясал за стеклом лампы.

Рилан вздохнул и начал читать.