Со всеми приговоренными, кроме одного, все прошло гладко. Один вышел с приехавшим к нему накануне вечером родственником, о котором «подпольщики» ничего не знали. Справиться с двумя крепкими, вооруженными мужчинами, не поднимая шума, было затруднительно, и их пришлось прикончить, перерезав шеи кинжалами, недалеко от дома.

С остальными покончили на рассвете, когда ночь уже почти ушла и в серой мути рассвета можно было различить фигуры и даже лица окруживших приговоренных людей. Подойдя к каждому и склонившись, командир кратко сообщил о решении шариатского суда. А то, что приговор будет приведен в исполнение немедленно, и так было ясно. Всем.

Приговоренные не думали молить о пощаде, не смотрели жалобно на своих палачей, пытаясь вызвать их сострадание, не пускали слезу. Они сверкали глазищами и норовили вырвать из пут кисти рук. Чеченцы не боятся смерти, чеченцы боятся умереть вот так, как бараны, никому за свою смерть не отомстив.

Командир отошел и выдернул из-за пояса кинжал.

И протянул его Умару.

Все остальные, не входившие в четверку, бойцы отряда сделали шаг назад. Все, кроме Умара, Магомеда, Мурада и Аслана.

Ах вот оно что!.. Вот кто должен исполнить роль палачей! Они должны исполнить! Вот зачем их сюда притащили — для приведения приговора в исполнение. Чтобы проверить и повязать кровью. А раз так, то этот рейд вовсе даже не рейд, а так — разминка. Репетиция…

Умар побелел и, сам того не замечая, мелко-мелко затряс головой. Он не мог!.. Не мог зарезать человека, который был живой и смотрел на него… ему в глаза!

— Н-нет…

Командир еще раз предложил ему кинжал, тряхнув им в воздухе.

Умар инстинктивно сделал шаг назад. Как будто, если бы он не взял кинжал, тот бы пропал.

— Н-нет!..

Ему помог взявший над ним шефство Мурад. Он отодвинул Умара плечом в сторону, взял кинжал и шагнул к одному из приговоренных, который зашевелился, закрутился на месте, надеясь еще освободить, вырвать руки. От страшного напряжения жилы на его лице вздулись буграми, а глаза полезли из орбит.

Мурад схватил его за волосы левой рукой, попытался отогнуть, запрокинуть к спине голову, но его «детских» сил на это не хватило. Обреченный бычился и, напрягая шею, клонил голову вперед, прижимая подбородок к груди. Мурад потянул изо всех сил и, на мгновенье справившись и приоткрыв горло, полоснул кинжалом под подбородком. По земле брызнуло черным.

Бойцы отряда одобрительно загудели. Мурад не отпускал волосы, он продолжал держать голову, из-под которой рывками хлестала кровь. Он держал ее до тех пор, пока огромные, полные злобы глаза не остановились и не потухли. Они потухли не сразу, постепенно, когда из тела вышла жизнь.

— Шакал, — презрительно сказал Мурад.

Вытер об одежду убитого лезвие кинжала и передал его Аслану.

Тот безропотно принял кинжал, подошел к приговоренному чеченцу и одним коротким касанием перерезал ему шею от уха до уха, ступив в сторону, чтобы его не забрызгала кровь. Он сделал все очень технично и быстро, не как чеченцы, которые, гордясь собой, режут людей, помня себя, думая, как они при этом выглядят, и потому режут картинно. Он не стал ничего говорить и не стал вытирать кинжал. Он просто передал его дальше. Передал Магомеду.

Магомед сделал все быстро и тоже не по-чеченски — по-русски. Он зашел сзади, прижал к спине приговоренного колени, подпирая его, откинул ему голову и провел лезвием кинжала поперек кадыка. Его лицо при этом ничего не выражало — ни гордости, ни радости, ни огорчения. Он быстро и хорошо сделал свою работу. Только и всего…

Следующим был Умар. Который словно закаменел. Который понимал, что должен сделать то, что сделали до него другие, потому что он чеченец, мужчина, кровник. Потому что он пришел сюда за этим. Потому что это война… И если он сейчас спасует, его будут считать трусом здесь и в его деревне, где все всё непременно узнают.

Он все понимал.

Но ничего не мог!

Стоящие сзади бойцы подбадривали его и подталкивали в спину. Было уже совсем светло, и пора было уходить. Но он не мог. Не мог!..

За него его работу вызвался сделать Мурад. Который готов был зарезать еще одного изменника, но его остановил командир.

Он внимательно смотрел на Умара.

Да, надо… Сейчас!..

Дрожащей рукой Умар взял кинжал и подошел к «своему» приговоренному. И, как все, схватил его за волосы. Но схватил недостаточно сильно. Мотнув головой, чеченец вырвался из его рук и боднул его в колени. Умар отпрыгнул.

«Зрители» засмеялись и зацокали языками.

Они его осуждали. Чеченец не должен бояться смерти ни чужой, ни своей…

Умар чувствовал, как на него смотрят, что они думают и что будут рассказывать другим.

Он ощущал себя, как дворовый пацан, которого вызывали на драку, но который боится драки, но еще больше, чем самой драки, боится показать свой страх. Потому что если не пересилит себя, то станет всеобщим посмешищем и в этом дворе ему уже не жить!

А где тогда?..

Умар хотел быть как все, потому что он устал быть посередке, устал болтаться, как роза в проруби! Нельзя быть бесконечно посередке, нельзя, оказавшись на войне, не испачкаться кровью. Все равно придется испачкаться! Лучше прямо сейчас, чтобы разом! Чтобы р-раз — и навсегда!..

Если трусить, если прятаться, то надо было прятаться раньше, там, в Европе! Здесь — поздно!

Злясь на себя и зля себя, Умар сделал шаг вперед и решительно, не давая себе ни мгновения на раздумья, нагнулся и ткнул кинжалом куда-то под подбородок приговоренного. Почувствовал, как кинжал «отяжелел», встретив преграду, и как, проткнув ее, как, преодолев сопротивление, вошел в человеческую плоть. Жертва замычала и задергалась.

Он не зарезал его, не смог, он его только ранил!

За него его работу доделали другие. Доделал командир. Он взял из его ослабевших рук кинжал и очень спокойно, так, как не смог Умар, перерезал раненому горло.

Все… Слава Аллаху, все кончилось!..

Потом уже мертвым изменникам отрезали головы и сбросили их, как кочаны капусты, в мешок. Отрезанные головы должны были послужить предупреждением сомневающимся. Тем, кто подумывали о сотрудничестве с оккупантами, потому что решили, что все, что это навсегда, что другая власть уже никогда не вернется.

Так пусть теперь посмотрят на тех, кто считал так же. И подумают головой, пока она есть у них на плечах!

И решат, с кем они!..

Со своим народом?

Или с чужим?

А так чтобы посередке, так не бывает!..

Головы стояли аккуратным рядком, ухо к уху, стояли перерезанными шеями на земле, и из-под каждой натекла небольшая лужица крови. Перед головами лежала прижатая к земле камешками картонка от упаковочного ящика, на которой синей шариковой ручкой было написано — «СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЯМ!».