– И не забудь после возвращения девочки на Землю, побывать в дольней комнате, – все также участливо молвил Димург и, наконец, раскрыв объятия, выпустил из них Дажбу, но лишь за тем, чтобы воззрившись в его лицо, наново очень мягко, как умел только он, прощупать. – И, конечно, будь с Отцом более открытым. Вы действуете сейчас вместе. Кроме тебя и Небо в Млечном Пути более Расов нет, вы должны быть ближе друг к другу, або замыслы будете исполнять вместе. Не допустима такая твоя отчужденность от Отца, дорогой мой… Может поколь меня тут не было, Небо как-то тебя огорчил… задел, скажи мне о том малецык.

– Нет… нет.., – торопливо изрек Дажба и качнул отрицательно головой. Он хоть и умел скрывать свои мысли, никогда этого не делал перед Першим, иноредь ощущая не столько в Небо, сколько именно в нем Отца. – Никак меня не огорчил… ни тем паче задел… Небо очень предупредителен, мягок… Это просто я… я… Отец… Я очень привязан к лучице и ее давешняя смурь по тебе, она точно окутала меня… Как я могу соперничать за нее, когда она так к тебе привязана? Как могу замышлять, и претворять в исполнение, что-то против тебя, Отец… Против ее любви к тебе… Я ведь и сам так зависим от тебя, – медлительно переходя с высокой ноты, на более низкую, почитай дошептал младший Рас и туго дернулся в удерживаемых его руках Першего.

– Мой милый, – нежно вторя тому мотиву, вроде пропел Димург и вновь крепко обняв Раса, прижал к себе. – Что ты… что? Я ведь всегда околот вас… Разве мы не едины?.. не целостны?.. Мы всегда спаяны и слитны меж собой, ибо суть наша Родитель. И ты должен понять главное, – теперь Перший перестал говорить, потому как в залу вошел Стынь, прижимающий к своей груди спящую девочку, и посему послал ту молвь Дажбе мысленно. – Ноне действуешь ты не против меня, аль Стыня, Круча… Ты действуешь во имя лучицы… Все твои замыслы, поступки направлены лишь на то, чтобы лучица могла взрасти, чтобы смогла набраться сияния, переработать человеческое и с тем приобрести божественное. Посему когда-то была Влада… ноне Еси… погодя будет кто-то еще… И все это надобно, чтобы подле нас оказался юный Бог, чтобы Всевышний наполнился его сиянием, и мы все приобрели нового члена в нашей общей… мой любезный, общей печище Зиждителей.

Перший, медлительно выпустил из объятий Дажбу, нежно прикоснулся губами к его очам и обнадеживающе улыбнувшись неспешно направился к Стыню, хмуро поглядывающему, кажется, на всех присутствующих в зале. Старший Димург не взял на руки спящую девочку, обряженную в серебристое сакхи, хотя сын и предлагал, он только бережно развернул ей голову, и, припав устами ко лбу, не слышимо для Богов находящихся в помещение… однако, несомненно, осязаемо для самой лучицы молвил:

– Крушец, бесценность моя… прошу тебя более не свершать тех поступков, каковые ноне ты содеял. Поколь недопустимо, чтобы ты впитывал в себя боль девочки и не допускал ее гибели. Это может сызнова вызвать западение сияния, и ты, моя самая большая драгоценность, захвораешь… Сейчас бесицы-трясавицы сумели тебе помочь, но в следующий раз и они не справятся с возможным нарушением предписаний… Ты, должен, уяснить, недопустимо ставить пред собой выбор, абы важнее тебя, Крушец, ничего нет… Береги лишь себя… любая плоть тленна, важен один ты, мой драгоценный малецык.

Губы Першего днесь облобызали не только лоб девочки, но и ее очи. Он явственно послал те поцелуи своей лучице, и от той теплоты окрест головы Еси нежданно проступило смаглое сияние, ровно на малость охватившее и все ее тело, и даже переместившееся на белую материю сакхи Стыня.

– Слышит, – полюбовно дыхнул младший Димург и немедля лицо его, дотоль смурное прояснилось.

Перший неторопливо испрямил стан, и, воззрившись на улыбающегося сына, легохонько кивнул, подтверждая тем его молвь.

– Дажба! – позвал Раса, Перший и неспешно отошел от сына тем самым одновременно снимая сияние с плоти девочки. – Возьми Еси, мой милый.

Дажба неуверенно тронулся в сторону Стыня, на ходу поглядывая на стоящего в нескольких шагах от него старшего Димурга, той близостью придавая себе решительности. Он остановился обок Стыня и робко протянул в сторону девочки руки, нежно огладив перстами ее рыжие, растрепанные волосики.

– Дажба, малецык! – голос младшего Димурга резко дернулся и не прозвучал, а почитай прохрипел… столь низко, словно старался и вовсе затухнуть. – Если еще раз такое повторится с девочкой до ее двадцатилетия, до нашего вступления в соперничество за лучицу, обещаю тебе, ты более не дотронешься до Еси. Я отправлюсь к Родителю, и попрошу у него твоего выхода из участия в соперничестве… И ведая, как ко мне и к нашей лучице относится Родитель, не сомневаюсь, Он удовлетворит мою просьбу.

– Хорошо, Стынь, – твердо отозвался Дажба, словно давая обещание, ибо он в отличие от младшего Димурга всегда ощущал его старшинство. – Я обещаю тебе, такого более не повторится. Есиславушка будет всегда под моей защитой.

Стынь еще долю времени медлил, а посем поцеловав девочку в щеку, бережно передал ее Дажбе. Младший Рас протяжно дыхнул, приняв отроковицу и тесней прижав малое, хрупкое ее тельце к груди, благодарно улыбнулся Першему, да медленной поступью направился вон из залы.

Липоксай Ягы сидел в казонке своего детинца, отрешенно скручивая и наново разворачивая свиток на коем теперь переливались черты и ризы, объясняющие приготовление снадобья от степной лихорадки, стекшие с ладошки божества. Тугая тоска, тянущая боль, объявшая не только душу, но и все тело старшего жреца не давали ему возможности собраться с мыслями и выслушать доклад Браниполка. Его вообще днесь ничего не интересовало, ни господин Благород, вместе со своей супругой, по велению Бога выселенный в Наволоцкую волость. Ни казнь Марибора и Бахаря и отсылка сыновей последнего в Рагозинский воспитательный дом, ни вопрос о поиске и назначении нового вещуна Овруческой волости взамен погибшего Сбыслав Ягы и казненного его преемника.

Липоксай Ягы, вероятно, не слышал, как синдик толковал о вступление в Овруческую местность рати Боримир Ягы и ожидания его решения об управление этой волостью. В целом его ничего не волновало… и он был не просто отрешен, а словно опустошен.

Уже прошла неделя после нападения на Есиславу, а Бог Дажба до сих пор не вернул ее на Землю. Последний раз в ЗлатЗале, когда он расплющил о стену Сбыслав Ягы, Липоксай Ягы слышал его протяжную молвь и обещание вмале вернуть чадо. Но с тех пор прошло уже шесть дней, а Есиньки… милой, дорогой, любимой девочки все еще не было подле. А посему не возникало желания думать, слушать, повелевать… Кажется, не имелось желания даже дышать, и смурь душила в своих объятиях. Она иноредь давила изнутри и тогда расширившееся сердце не давало возможности свободно вздохнуть и от той тяготы на глаза наворачивались слезы…

Слезы на глаза Липоксай Ягы…

Слезы…

Старший жрец уже и не помнил, когда последний раз плакал, ощущал солноватый вкус на губах, понеже выросший в воспитательном доме научился сдерживать себя во всем, в том числе и в проявление чувств.

Вещун, наконец, скрутил пергамент, неспешно скрепил скобами его края, и, положив на стол, нежно огладил перстом неровную поверхность на нем тем самым, будто мог стать ближе к тому, кого любил больше всего на свете. В дверь негромко два раза стукнули, а после одна из створок без позволения отворилась, и в казанок зашел взволнованный Таислав.