– Ваша святость, – голос ведуна напряженно дрогнул. Он был вельми встревожен, потому и не поклонился старшему жрецу, как полагалось. – Волег доложил, что божественное чадо днесь… Днесь появилось в опочивальне.

– Что? – дыхнули в два голоса Липоксай Ягы и Браниполк.

Старший жрец немедля поднялся со стула, и, прямо-таки выскочив из-за стола, направился скорым шагом из казонка, стараясь хоть как– то сдержать убыстряющееся движение ног. Обаче, стоило ему выйти в зал ожидания, как уже не в силах собой управлять, не обращая внимание на наратников и просителей, Липоксай Ягы рывком сорвавшись с шага на бег, помчался к лестнице, а посем также скоро, зараз переступая через две ступени, наверх. Не прошло и четверти минуты, как вещун влетел на третий этаж, где теперь в коридоре было выставлено с десяток наратников, вооруженных не только мечами, но и секырами. Волег стоящий подле приоткрытой створки комнаты девочки, суетливо дернул ручку на себя и надрывисто да одновременно тихо пояснил:

– Ваша святость, внезапно засияли двери опочивальни, после одна из створок сама собой приоткрылась. Я заглянул вовнутрь и увидел на ложе ее ясность, однако не стал подходить, сразу послал к вам.

– Молодец, – благодарно отозвался Липоксай Ягы, и даже не глянув в сторону своего помощника, торопко вступил в уже убранную, отремонтированную комнату, где не на стенах, не на полу не зрелось каких-либо признаков давешней трагедии.

На широком ложе на боку, также, как дотоль она лежала на груди Опеча, покоилась Есинька. Ее маленькие ручки, сомкнутые в кулачки, были тесно прижаты к груди. Обряженная в то самое серебристое сакхи, одеванное на нее бесицами-трясавицами, с распущенными волосиками, отроковица спала, хотя не так крепко как прежде на маковке, отчего чудилась только минутку назад задремавшей.

Липоксай Ягы подступив к ложу, отодвинул в сторону на треть приспущенную сквозную завесу и с нескрываемой любовью всмотрелся в лицо дорогого ему человечка… такого маленького… трепетного… хрупкого. Страшась спугнуть царившую окрест тишину и посему почитай прошептал, бесшумно вошедшим следом за ним в опочивальню Таиславу и Браниполку:

– Тише, – а потом добавил, обращаясь вначале к одному помощнику, погодя к иному, – Таислав тотчас вызови Радея Видящего… Браниполк усиль охрану божественного чадо на лестницах. И поколь выйдите, чтоб не напугать! Благодарение Богам, что они вернули ее ясность нам.

Когда ведун, и синдик выполняя распоряжение покинули опочивальню, Липоксай Ягы, несомненно, дожидаясь того ступил впритык к ложу и нежно обвив руками тельце отроковицы разком подняв его, прижал к груди.

– Есинька… девочка моя… душа… солнце… небо… мое дыхание, – зашептал он, роняя на ее рыжие волосики одновременно поцелуи и слезы. – Душа моя… душа.

Одинокий с самого рождения старший жрец не просто любил Есиславу. Для него она была нечто большим… Не только дочерью, радостью, отдушиной, но, и как правильно выразился сам вещун, его дыханием. Расставание, не говоря уже о потере, с ней стало для него невозможным. Потому он за эти восемь лет никогда не оставлял девочку даже на день. И всегда, коль возникала необходимость, брал ее с собой. Уже давно была изменена традиция, по которой женщина не могла ступить на борт летучего корабля, и Туга и почившая Щепетуха не раз, когда в том имелась необходимость, сопровождали Еси и старшего жреца. Девочка всегда… всегда находилась обок Липоксай Ягы, давно превратившись в смысл его жизни, благодаря которому он существовал, творил, ступал.

Тугие, как и сама жизнь старшего жреца, капли слез смочили волосы юницы и пробудили ее или то горячие отцовские, как сказал мудрый Перший, человеческие поцелуи… вернули ее к бытию. Есинька открыла очи, впервые за девять дней, да ласково воззрилась на прижимающего ее к себе стоящего околот ложа Липоксай Ягы, нежно ему улыбнувшись. Впрочем, та теплота в ее лице длилась лишь малый глоток времени, а засим нежданно девочка вздрогнула, торопливо протянула вверх ручонки, и, обхватив шею вещуна, крепко вжавшись в него, принялась испуганно озираться.

– Кто? Кто это был Ксай? Кто? – плаксиво проронила отроковица, оглядывая опочивальню, пол и стены в ней. – Кто меня схватил?.. И где? Где Щепетуха? Ох! Они убили… убили няню… нянечку, – визгливо крикнула девочка, и порывчато сотряслась.

– Нет! нет, – торопливо произнес Липоксай Ягы, ощущая дрожание своей любимицы, пронзившее, похоже, и его насквозь. – Все хорошо. Они ушли… Они ушли, а Щепетуха жива и здорова, только малость захворала, – солгал он, чтобы уберечь от переживаний бесценное чадо. – Все хорошо… Я рядом… подле тебя… Тебя, мое сокровище, моя душа… Есинька… Есинька…

– Унеси, унеси меня отсюда Ксай. Я боюсь, – запаниковала Еси и тотчас в голос заплакала, мешая свои слезы и слезы того, кого любила также сильно, как и Богов.

– Сейчас, сейчас, – незамедлительно молвил Липоксай Ягы, да, шагнув к ложу, словно и не наклоняясь, поднял с него белый пуховой платок, ажурного тонкого плетения, оным ночью няньки прикрывали девочке ноги.

Вещун укутал Есиславу в платок, днесь схоронив в нем не только ее тело, ручки, но и ножки да спешно направился к дверям. Он порывисто толкнул неплотно прикрытую створку, и, выступив из опочивальни, резко повернул налево, направившись в игровую комнату, небольшую по размаху, обаче, хранившую в себе веселый смех и радость юницы. В игровой, стены были увиты голубой, шелковой материей, а пол устлан в тон им ворсистым ковром. Сводчатый потолок украшала стеклянная мозаика, изображающая огромное древо березы, с разветвленными кореньями, мощным стволом и кроной. В одной стороне комнаты стоял низкий квадратный, белый столик и подстать росту отроковицы с мягким сидением стул. Подле них поместился шкапчик, без дверец в котором стояла разнообразная деревянная утварь, ибо Еси вельми любила готовить еду для своих игрушек. Два широких кожаных кресла располагались по углам супротивной стены, меж коими стоял более высокий шкап, тоже без дверей. На полках которого поместились деревянные, тряпичные куклы, свистульки, деревянные лошадки, коровки и даже искусно вырезанные деревца. Три большие расписные бело-рябые деревянные лошадки-качалки стояли почитай посередь игровой. Два широких прямоугольных окна, прикрытые сквозными, шелковыми завесами ярко освещали всю комнату, абы солнечные лучи наполняли в этот день и сами Лесные Поляны.

Вещун, подойдя к игровой комнате, задержался обок ее двери на мгновение, дожидаясь когда створки отворят Таислав и Волег, сопровождающие его в коридоре неотступно. Внеся девочку в комнату старший жрец, направился к креслу, что стояло в крайнем углу, располагаясь как раз недалече от одного из окон. Он медленно опустился на сидалище, и бережно усадив Еси на колени, подогнул края платка к ее поджатым ножкам.

– Они больше никогда не придут, – успокоительно произнес Липоксай Ягы, только затворились створки дверей и он остался один-на-один с отроковицей.

Старший жрец уткнулся лицом, единожды носом и губами в прижатую к его груди головку Есиньки и втянул в себя ее родной запах, напоминающей дух малой дикой птахи, пойманной в силки, и пахнущей свободой да единожды теплом живого тела.