– Выходит, мне тоже положены три гривны серебра? – мрачно вопросил Хмырь.

– Угу, если живыми вы с войны вернетесь – князь Изяслав, ключник Тимоня да ты, – пояснил Радко голосом тоже отнюдь не радостным. – А теперь отстань на пару сажен, у нас с мечником важный разговор.

Хотен тем временем успел решить, что никакой церкви во имя святого Лаврентия строить не станет (такого грешника, как он, и каменная церковь не спасет), но тряхнет сумою на дело не менее богоугодное. То бишь положит богатый вклад за некую монахиню Несме… нет, мать Алимпию, дабы жилось ей в обители получше, если уж стала черницей… Сперва отдаст в монастырь вклад, а как благодарить будет и будет ли вообще его благодарить, сие уж сама мать Алимпия решит. И тут он подкрутил ус и сам над собою… Что же это только что старик брякнул?

– …ты моим, а я твоим наследником был. Ты, если меня убьют, моим двором и сим золотишком завладеешь, а на них мою старуху до смерти покормишь, а дочерей либо замуж выдашь, либо в монастырь определишь. Согласен? А убьют тебя, я о твоей собственности позабочусь.

«Да не убьют меня никогда!» – чуть не закричал тут Хотен и тут же прикусил язык. За такие слова боги и наказать могут. Да, он убежден, что, дважды увернувшись от объятий Костлявой, не дастся ей и теперь, но об этом лучше помалкивать.

– Так что ты на сие скажешь, Хотен?

– Да вот, думаю… Не пойму, мне-то здесь какая выгода. Ты уж извини.

– А вот в чем твоя выгода. Ежели убьют тебя, все, что у тебя есть, по закону переходит твоему… то есть твоей жены сыну. А на самом деле ей самой. Ты про то лучше меня знаешь, только не задумывался покамест. Хотелось бы тебе такого? А завещаешь мне, я от Любавы твое добро уберегу.

В ответ он только скрипнул зубами. Помолчав, сказал:

– Да, да, я согласен. Нам нужна береста и два свидетеля. Ты, как всегда, мудрее меня оказался, старый приятель.

Радко будто рану ему разбередил. Анчутка не вернулся еще из Суздальщины, а родственники Саида по-прежнему сидели в порубе.

Сегодня Юрию Долгорукому уже не избежать ее, большой, решающей битвы.

Князь Юрий уклонился от нее под Киевом. От стольного града он был принужден отступить, когда погибли все его дикие половцы, сумевшие переправиться через Лыбедь, был застрелен хвастун Севенч Бонякович, а храброго сына Юрьева, Андрея, рвавшегося к Киеву во главе этого передового полка, только разумный половец, вовремя удержавший князя за повод, спас от смерти или пленения.

Князь Юрий уклонился от решающего сражения и под Василевом, когда Изяслав настиг его, упорно надеющегося дождаться прихода Владимира Галицкого, и уже выстроил свои войска для битвы. Тогда сильный туман вдруг окутал оба войска, так что конец своего копья нельзя было разглядеть, и Изяслав поневоле отказался от наступления.

И сегодня, утром четвертого дня травня месяца 1151 года от Рождества Христова, князь Юрий начал было отводить свои войска дальше на запад, когда потерявший терпение Изяслав бросил на его тылы черных клобуков и берендеев. Те, издав свои боевые кличи, принялись теснить отступающих. Уничтожили дозоры, прикрывающие обоз Юрия, начали уже сечь обозных и отгонять возы к своим. Делать было нечего, так можно было проиграть сражение, даже и не решившись на него, а посему Юрий скрепя сердце приказал бить в бубны, трубить в трубы, а сына Андрея послал выстраивать полки к битве.

Войска Изяслава тем временем успели встать на берегу речки Руты и в положении лучшем, чем у противника, ибо выстроились на холме, а за собою имели чистое поле, а не заболоченную пойму, как у половцев Юрия. И у них запели трубы, загудели бубны, и, повинуясь этому приказу, берендеи и черные клобуки оставили добычу в обозе и вернулись на свое место в общем строю.

Хотен, в чистой рубахе под всем навешенным на него железом, на верном Рыжке и с тяжелым, не по руке, копьем, опертым на проушину стремени, стоял позади князя Изяслава. С горечью подумал он, что должен прикрыть спину великого князя, а вот его собственную спину некому прикрывать: сам отправил Хмыря в обоз. И помолился Хотен, выпрашивая себе защиту помощнее: он снова пообещал, на сей раз кроткой Богородице, построить в Киеве каменную церковь Святого Лаврентия, если выйдет из этой битвы невредимым.

К великому князю тем временем подъехали гонцы, вызванные из всех дружин, полков и союзных орд. Хотен наскоро перекрестился и прислушался к приказу. Великий князь Изяслав только что повелел пересказать его князьям, вождям кочевников, тысяцкому и боярам, стоящим во главе киевских полков:

– Скажите, что Изяслав велит ударить дружинам, а пешим идти следом за конными. Что моя дружина будет делать, то и вы. Только не отставайте. Делай, как я! С нами Бог и моя, вашего великого князя, удача! Скачите.

В утреннем холодном воздухе далеко было видно. Полчища Юрия стояли на расстоянии полутора перелетов стрелы. Оттуда доносился неясный гул, похоже, дружинники-русичи там пели молитву. Изяслав оглядел свое войско, выстроенное клином, перекрестился, снова взял копье в правую руку и опустил его в боевое положение. Видимо, уверился полководец, что гонцы уже передали его распоряжение, и готовился бросить войска вперед. Спина Изяслава, накрытая алым плащом, нетерпеливо шевельнулась, а Хотену подумалось, что он, наверное, заснул в седле и видит сон, ибо такого с ним не может происходить. Неужели ему суждено сегодня умереть, а все это перед глазами – последнее, что суждено рассмотреть ему в недолгой этой жизни?

– С нами Бог!

И раздался топот копыт коня великого князя, его алая спина и золотой шлем начали вдруг уменьшаться, плавно колеблясь.

– Бог и Изяслав, ребята! – рявкнул Радко, обгоняя Хотена.

Хотен опомнился, вместе с сотнею голосов подхватил клич и пришпорил Рыжка. Его страх сменила холодная и расчетливая ярость. Строй противников колебался, но оставался на месте. «Мы проломим, проломим!» – повторял Хотен, и то, что из строя Юрьевых дружин выехал навстречу князь с копьем наперевес (Хотен узнал Андрея Юрьевича, виденного им вчера издалека), не могло изменить положения. Тут над Юрьевым войском поднялось темное облако, стрелы просвистели над головой Хотена, и, оглянувшись, он увидел, что они вонзились в землю в промежутке между конной дружиной и следовавшими за нею пехотинцами Изяслава. Перелет, слава богу!

Строй противника был уже совсем близко, там все враз опустили копья, и Хотен пришпорил Рыжка, чтобы догнать великого князя. Обнаружил вдруг, что до сих пор не опустил копья, и одновременно с возмущенным ржанием Рыжка резко бросил копье вниз, стараясь удерживать покрепче. Тотчас же вокруг раздался треск, словно на Днепре в начале ледохода. Это копья ломались, выбивая из седел закованных в железо всадников. Хотен впоследствии не мог вспомнить, как оказался на земле, с обломком копья в руке, без шлема на голове. Помнил только, как вскочил, выхватил из ножен меч и завертел головою, разыскивая Изяслава. Великий князь тоже сломал копье, но оставался в седле, а вокруг него в неразберихе топтались кони без всадников и орущие вражеские (потому что с белой повязкой на правой руке) дружинники, размахивающие обломками копий и мечами. Хотен поднырнул под брюхо чьего-то коня, перешагнул через лежащее неподвижно тело, на котором почему-то оказался панцирь Радко, и поспел как раз вовремя. Великий князь получил удар мечом по правой руке, перехватил свой меч в левую руку, отбил следующий удар и прикрылся конем. Тут же неизвестно как сохранивший свое копье суздалец ударом в бедро сбил Изяслава с коня. Хотен, бессмысленно и яростно выкрикивая ругательства, ткнул мечом в ноздри коню копейщика, тот метнулся в сторону и сбросил хозяина. Копейщик ойкнул и остался неподвижен. Его товарищ с мечом сам спешился, взял меч за рукоять в обе руки и уже встал над лежащим Изяславом, чтобы добить, когда Хотен ухитрился рубануть ему по закрытому кольчужной бармицей загривку. Бросился Хотен поднимать великого князя, поставил его на ноги, тот сумел удержаться, сам поднял с земли свой меч. Взял было правой рукой, охнул, переложил в левую.