о его бесстыдстве столь широко распространилась, что он стал хорошо известен и в городе и в степи. Ослабление благополучия кушбеги единственно заключалось в том, что помрачение того Ходжи Шаттаха оставило след на репутации кушбеги, и последний признал недопустимою его службу [при себе]. [Вообще] правитель-кушбеги видел ли от кого-либо из людей то, что он испытал от этого презренного человека?

Стихи:

Люди не следуют образу жизни своих отцов,

/193б/ Но все идут в ногу с [своим] временем.

Друзья — у тех, кого приласкала судьба,

А враги у тех, кого она низвергла.

Таков обычай вероломного рока и *потому возьмите это в назидание себе, одаренные зоркостью ума[310].

Стихи:

Эта фальшь друзей, которую ты видишь,

[Не напоминает ли тебе] мух, кружащихся подле сладкого?

Пока существует [у тебя для них] стол, они кушают

И, как пчелы, жужжат перед тобою.

Но наступает время, когда [твое] благополучие разрушается

[И твой] кошелек становится [пуст], как корпус рабаба[311];

Друзья перестают общаться [с тобою] и утешать [тебя],

И дружбы нет и в помине.

В конечном результате положение Туракули кушбеги по милости государя достигло такой степени, что эмиры и сановники ловили каждый его взгляд. Государь же неоднократно ему жаловал на дню по четыре дорогих халата; просил ли [Туракули] то или другое количество серебра и золота, государь [ничего] не жалел [для него]; он [даже] препоручил ему пожалование чинами и должностями. Современники его, посвоему обычаю [подхалимства], повиновались его письменным распоряжениям, касающимся важных государственных дел, без всякого /194а/ ханского ярлыка. Что же касается государя, то он настолько вверился ему, что даровал ему право ухода от него, без особого каждый раз разрешения[312], так же как во всякое время, когда бы он не пожелал, он без отказа мог присутствовать на высочайших аудиенциях [или приемах] и никто ни в каком месте не мог ему чинить препятствий.

Стихи:

Если твое благоволение кинет взор в сторону человеческого общества,

То [простая] ива заиграет, как гитара, и атом проявит [известные] достоинства[313],

Существо милости есть великий [жизненный] элексир,

Ибо счастье даже землю превращает в золото.

Расположение монарха к Туракули бию кушбеги [было таково, что] он стал интимным царским другом, наиболее правоверным в государевом царстве, убежищем всех его затей и дел и зрачком очей дальновидных людей. Этот человек, по характеру суфий, в конце концов стал таким, что среди эмиров оказался наивысшим.

Стихи:

Чье утро [займется] с хорошим предзнаменованием в какой-либо день,

Оно развернет знамя, озаряющее мир.

У государя что ни день, то базар,

А у этого времени, как и у него, есть свой покупатель.

К числу прекрасных душевных качеств Туракули бия кушбеги относились его скромность и большое уважение к ученым и талантливым /194б/ людям. Он делал для них все то, чего они были достойны, в такой мере, что один из близких к нему людей даже попрекнул его. — “Вас государь так почтил и возвеличил, — сказал он, — что вы прошли на место великих людей [государства] и потому нет никакой нужды так скромничать перед каждым человеком; нужно и необходимо держать себя так, как подобает эмиру; приличествует никогда не поступаться своим положением”.

Туракули кушбеги в ответ на это заметил: “В данное время, когда моими друзьями стали дни могущества и величия, я считаю для себя необходимым не только не унижать своих друзей, но даже возвышать их, сообразно их достоинству, чтобы их расположение ко мне увеличилось. Вы сами хорошо знаете, чем я был, а теперь по милости всевышнего бога я, бывший в бездне ничтожества, возвысился и достиг столь великого благополучия. И в таком возвышении я меньше всего думаю о себе, ибо необходимо стараться, чтобы что-нибудь получили мои друзья и единомышленники. Если вы — мой искренний благожелатель, то вы не станете упрекать меня за мою скромность, которая в моем характере почтенна, и не будете мешать мне проявлять ее. Очевидно, вы не слышали, что

Стихи:

Скромность в высокопоставленных лицах похвальна.

/195а/ Если нищий скромничает, то это — в его характере.

Невоспитанный человек не только себе причиняет зло,

Но даже весь мир может спалить огнем.

[Положение]: он — живой, [аллах] — о нем сказано: “нет божества, кроме него, у которого повеление и к которому все возвращаются”[314], ясно доказано умами мудрых людей в бесконечных стадиях падений и возвышений при разных случайностях времени и в опасностях дней и ночей, ибо этот мир является местом всяких случайностей и превратностей судьбы, и умные люди никогда не обращали внимания на ложный блеск его фальши; предпочитая вечные блага этому преходящему миру, они поняли сущность того, что тленность всякого существа относится к категории обязательных явлений, а постоянное существование всякой твари есть вещь невозможная”.

Короче говоря, за несколько дней из чертога, [вечно] надзирающего бесподобного [аллаха], — да возвеличится его достоинство и власть! — сейиду Убайдулле Мухаммед бахадур хану был пожалован рескрипт: * ты возвеличиваешь, кого хочешь, скрепленный печатью [с надписью]: * ты даешь царство, кому хочешь, в руке твоей благо[315] и был дан сему /195б/ справедливому государю в распоряжение отряд рабов всевышнего господа. Он же, сообразно [своему] могуществу и возможной силе, старался радеть о возвышении знамен веры, о подтверждении непреложного божественного закона и о повиновении повелениям святейшего князя пророков, — да почиет на нем до дня страшного суда благословение аллаха и его приветствие! Искренне, ради аллаха, он сосредоточивал свое неослабное внимание на устойчивом положении своих подданных и подчиненных. С помощью божественной милости и бесконечной благости, — как было предопределено ему, — он свою жизнь целиком посвятил людям, так что по причине расстилания им ковра справедливости и вследствие его благодеяний и щедрости молва о его правосудии подчинила большую часть мира его велениям в отношении всего дозволенного и воспрещенного, разрешаемого и связуемого. Благодаря за божественные благости и дары милосердия [творца], он давал своим подданным места и территории спокойствия на неприкосновенной арене безопасности. Девять лет он провел в пышности и счастьи. Пишущий это говорит, что вступление к сему было таково. В 1122 году[316]