из Лагоса, то ли брат жены ее друга оттуда же, – точно я не поняла. Но когда репетиторша закончила свой рассказ, мама заразилась этой идеей прямо как малярией. Потому что в этой школе учатся дети послов, всяких сенаторов и нефтегазовых шишек. А для меня главное, что это далеко от дома, Ифеаний туда пешком точно не доберется. Я, конечно, сдержу данное духу обещание, но нужно успеть найти для него еще одну девочку до того, как на пороге все-таки объявится Ифеаний с очередным семечком. Я больше не позволю, чтобы меня дурачили. Дух не имеет права ничего мне всучивать – я ему что, поставщик жен? И еще: я не позволю, чтобы он увел и меня.

И если он все-таки подстроит мне подлянку, у меня есть козырная карта. Чтобы пойти с нее, на мой зов должна откликнуться Повелительница костей, иначе мне каюк.

Я люблю праздник урожая, кто ж его не любит. В этот день мужчины набивают свои кошельки деньгами и выводят в свет своих жен в кружевных нарядах или палантинах – в зависимости от того, что в моде в этом сезоне Августовской встречи. В церковном дворе уже установлены навесы, отовсюду пахнет вкусной едой. Во время мессы у меня так урчит в животе, что приходится заглушать его кашлем. Мама моя сияет как Вифлеемская звезда. А я думаю о том, как нелепа жизнь. Еще недавно голод заставлял меня носиться по городу в поисках еды, и желудок гремел так, будто у меня появилось второе сердце. Но сейчас-то я зачем кашляю? Это же нормально – приходить на мессу голодным, жаждущим, так сказать. Кто-то заявляется сюда ради денег, кто-то – чтобы найти себе жену или мужа. Иным важно поймать на себе одобрительный взгляд преподобного. А я тоскую об отце, хочу, чтобы он поскорее вернулся. Каждый изголодался по чему-то своему. И тем не менее мы повязываем шарфики на голову, смиренно сидим, будто никогда не ходим в туалет после еды и никого не ненавидим.

Эх, в последнее время мне и самой не нравится, как я рассуждаю. Это, наверное, от усталости. Преподобный, прекрасно зная, что все мы хотим поскорее оказаться на улице, намеренно устраивает длинную проповедь и произносит много назиданий. А мы поводим носами, втягивая запах жареного мяса.

На базаре торгуют подношениями, что принесли прихожане: это и молодой ямс, и фрукты, и домашнее вино. Тут много упитанных курочек и петухов, и даже есть несколько козликов. Люди приносят все это и устраивают аукцион, кто дороже возьмет, а ведущий аукциона говорит: «Последняя цена такая-то. Кто еще? Продано!» – и все хлопают в ладоши. Многие, купив какой-нибудь товар, преподносят его преподобному. Мама радуется вместе со всеми – она привезла на базар по мешку риса, бобов и ямса – это остатки того, что подарил нам дух.

Я спросила ее:

– Как же мы дальше будем жить? – Ведь дух больше ничего не приносит.

А мама говорит:

– Ничего, Бог об этом позаботится.

А мне так и хочется спросить: это который из богов? Уж не тот ли самый, что и пальцем не пошевелил, когда мы чуть не умерли с голоду? Или тот Бог, который позволил, чтобы до меня добрался дух?

Лично я припрятала в своем шкафу много чего: гарри, соль, пальмовое масло, мыло, яйца, фасоль, томатные консервы De Rica, растворимый кофе St. Louis. Потому что, обжегшись на молоке, дуешь на воду.

Сама не знаю почему, но на сердце неспокойно, и я выхожу за церковные ворота. Тут продают мороженое, рядом нищие просят милостыню. Я вытаскиваю деньги из кошелька и делюсь с каждым. Некоторые хватают деньги и распихивают по карманам и котомкам, оставляя чашу для милостыни пустой, и я знаю почему: чтобы люди не подумали, что там достаточно и больше не надо подавать. Как же я их понимаю.

В сторонке я вижу женщину: она сидит не на земле, как другие, а на маленьком складном стульчике нваныйнодулуокву[139], каким пользуются домохозяйки, когда чистят овощи и все такое. Женщина сидит и обмахивается веером из рафии. Я подхожу к ней, не зная, то ли сначала спросить, то ли сразу дать ей немного денег – но вдруг она обидится? Женщина поднимает на меня глаза, и наши взгляды встречаются. И тут я понимаю, какую ошибку совершила. Ни одна нищенка не станет так смотреть на тебя. Я разворачиваюсь, чтобы вернуться на церковный двор, но женщина окликает меня:

– Трежа.

Меня как громом ударило. Голосок у нее сладкий, но пробивает насквозь – это примерно как лизнул апельсин, и сразу же сводит зубы.

– Откуда вы знаете мое имя? – Я даже не здороваюсь с ней. Когда с тобой говорят таким тоном, словно ты должен им денег, хорошего не жди. Женщина поднимается со стульчика. Она вся обвешана ожерельями, браслетами, и сережки такие же – массивные, с красивой резьбой. Словно она держит траур по богатому человеку, так как все украшения – белые.

– Вы – Повелительница костей, – догадываюсь я.

– Это такая наглость – позвать меня, что мне стало любопытно. Обычно я игнорирую подобные призывы. Так чего ты хочешь?

Выглядит она очень богато, но все ее богатство старое и дурно пахнет. Одета она традиционно – обернута в два плотных полотна аквете: одно выполняет роль блузки, другое – юбки. И вот я гляжу на нее и вижу, что под юбкой у нее что-то шевелится. Сейчас, когда она молчит, лицо ее остается неподвижным, зато все написано в глазах корокоро[140] – очень хитрого зверя, что проглотит жертву в два раза больше себя и не подавится. И я уже понимаю, что попала в большую беду, позвав ее, потому что она даже опаснее духа. Сразу же вспоминаю, что он мне рассказывал про эту женщину. Я слишком задумалась и не заметила даже, как она приблизила ко мне свое лицо.

– А ты очень миленькая. Из таких, что нравятся духам.

Зачем она говорит мне это? Неужто знает про планы духа уйти из-под ее власти? Повелительница костей окидывает меня взглядом с головы до ног, движения ее быстрые, как у змеи, и вот она уже схватила меня за подбородок.

– Какие хорошие косточки. – Она открывает мой рот. – Неплохо, неплохо. – Длинным ногтем она стучит по моим зубам. – А зубки-то здоровые, крепкие.

Пока она говорит, я вижу ее собственные зубы, заточенные с имитацией под разных мелких животных, таких как обезьяна, крыса, кошка и коза.

Повелительница костей перехватывает мой взгляд и облизывает зубы.

– Ну что, нравится?

Я ж не дура, чтобы сказать нет, говорю, мол, нравится, конечно. Но сдается мне, что это не ее собственные