внимания или наоборот – требовали слишком многого. Желание уйти из жизни это не просто стремление к смерти. – Она пожимает плечами и ставит на стол вазочку с засахаренными фруктами. – Это, скорее, способ избавиться от обстоятельств, которые невозможно дальше терпеть. Ты ведь, Алешка, даже не представляешь, какие у меня были родители: воспитанные, порядочные, уважаемые всеми люди. Интеллигенция! А дома – почти военная муштра, мое мнение никто никогда не учитывал, моими желаниями никто не интересовался. Они требовали лишь беспрекословного подчинения и исполнения их требований. Поэтому, наверное, я и вцепилась в Никиткиного папу, как в спасательный круг. Мне казалось, что он – мой глоток свежего воздуха в моей бесполезной жизни. И, если бы мама с папой не выгнали меня тогда из дома беременную, чтобы избежать позора, то я бы точно с ума там с ними сошла.

Глаза женщины наполняются печалью и влагой. На кухне вдруг становится очень тихо.

– Ну, что ты. – Тихо говорит она, указывая мне на стул. – Садись, давай.

– Не представляю, как вы это пережили. – Признаюсь я, усаживаясь за стол. – Молодая, с ребенком, совсем одна.

– Ну… – Тетя Марина пожимает плечами. На ее лицо ложится тень. – Никита, на самом деле, стал для меня настоящим спасением. После его рождения я ни дня не была одна. У меня появился смысл.

– А его отец? Он так больше и не появлялся?

Она поднимает на меня взгляд, на ее лице зажигается горькая улыбка.

– Похоже, сегодня его день. Только о нем и говорим.

Я морщу лоб, не понимая, о чем она.

– Никита тебе не рассказал? – Спрашивает тетя Марина.

Теперь я хмурюсь еще больше.

– О чем?

Она тяжело вздыхает.

– Ну, да. – Как будто догадывается женщина. – Он ведь и сам только сегодня узнал.

– О чем?

– О том, кто его отец.

Я застываю в изумлении.

– Так некрасиво вышло! – Начинает тараторить она. – Он просил, чтобы я рассказала о нем сыну, а я старалась избежать этого любыми способами. Во-первых, он недостоин, зваться его отцом, во-вторых, я думала, Никитка будет в ужасе от таких новостей! А это козел взял и сам все на него сегодня вывалил! – Тетя Марина отмахивается, с трудом сглатывает и хватается за чашку. – Ты пей. Пей, пока не остыл!

– Никита знает, кто его отец? – Едва слышно произношу я.

У меня самой от таких новостей мурашки по коже. Я знаю, как это важно для Высоцкого. И мне инстинктивно хочется быть с ним и поддержать его в такой момент. Мы столько лет неразлучны, что я даже не представляю, как он переживает все это сейчас в одиночестве.

– Да. – Кивает она. – К сожалению. – Делает глоток и обжигает язык. – Ай…

Зажмуривается.

– И кто он?

– Ой, пусть сам тебе скажет. – Кривится тетя Марина: вероятно, уже не из-за ожога. – Я его так любила – до смерти, а теперь мне кажется, что даже произнесение его имени портит воздух! – Она улыбается через силу, и видно, как ей все еще тяжело говорить об этом человеке. – Я готова была молиться на него. Так была предана ему, что искры из глаз летели, когда на него смотрела. А сейчас… гляжу на него – на костюм этот бесформенный, рожу эту мятую, повисшую, со следами регулярных алкогольных возлияний, лысинку эту блестящую на макушке, и думаю: «И вот из-за этого мешка с дерьмом ты страдала? Из-за этого неудачника проливали слезы и ночами не спала?!» Да ведь он даже мизинца моего не стоит! Тупица! Лекции свои всегда по бумажке читал, а теперь Директор! Смешно, да? – Она уставляется на меня. – Ой…

– Директор?

Пазл в голове складывается в единое целое: костюм, одутловатое лицо, некогда, вероятно, бывшее довольно симпатичным, намечающаяся лысинка.

– Хорошо, что Никита в мою породу пошел. – Виновато вздыхает женщина. – У них разве что глаза похожи…

– Только у Никиты добрые. – Подтверждаю я. – Так значит, это Фельдман? – Осторожно, боясь обидеть ее неправильным предположением, интересуюсь я.

– Увы. – Закинув в рот дольку вяленого персика, вздыхает тетя Марина. – Черт, как же стыдно!

– Но ведь он… получается, что… – Задумываюсь я.

– Да. – Она шмыгает носом. – Я была его ученицей. Отличницей с длинными русыми косами из 11 «А».

– Ого. Но разве…

– Да, мне было всего семнадцать, поэтому мы держали наши отношения в тайне, встречались только там, где нас не могли увидеть знакомые. Я говорила маме, что иду к репетитору, а сама ехала к нему в однушку на окраине. Двадцать минут на автобусе, и ты в объятиях того, кто, казалось, без памяти в тебя влюблен!

– А почему вы не заявили на него, когда остались одна?

– Я любила Олега. – Тетя Марина нервно хихикает. – И думала, если его наказать, он точно ко мне не вернется!

– А сейчас?

– Больше не люблю. – Ее лицо мрачнеет.

– Нет, я не об этом. – Мотаю головой я. – Почему сейчас не рассказать всем о том, что между вами было, и как он поступил?

– Чтобы весь город шушукался обо мне? – Отмахивается она. – Нет уж. Знала бы ты людей! Они и не подумают о том, что я была тогда ребенком. Стану говорить, что малолетка совратила учителя или, хуже того, что я хочу его оболгать! Лучше не ворошить прошлое, себе дороже.

Я делаю глоток чая и пристально смотрю на нее.

– Что? – После паузы спрашивает тетя Марина.

– Он ведь… – Мне приходится перевести дыхание. – Олег Борисович ведь все еще в школе работает. – Говорю я. – За прогулы, опоздания и неуспеваемость вызывает старшеклассниц к себе в кабинет. А что, если…

Ее лицо вытягивается, она бледнеет.

– Всякое бывает. – Замечаю я. – Не слышала, чтобы он приставал к кому-то, но девчонки частенько посмеиваются над его масляным взглядом. Он может прийти на урок физкультуры, встать в сторонке и долго просто смотреть на нас: мы еще постоянно недоумеваем, зачем это ему?

– Аленка, я даже не думала об этом с такой стороны… – Задумчиво произносит тетя Марина и отставляет чашку в сторону.

Она погружается в какие-то свои мысли, и я уже жалею, что завела разговор об этом.

– А Никита? – Чтобы отвлечь, спрашиваю ее. – Как он отреагировал на эту новость?

– А? – тетя Марина смотрит как будто сквозь меня. Уходит пара секунд на то, чтобы она услышала и поняла, о чем ее спрашивают. – А, ты об этом. Я думала, он взбесится. Тем более, что Олег наехал на него в школе: включил родителя, стал указывать, куда нужно поступать после окончания учебы. Но Никита, видимо, взрослеет: на удивление проявил выдержку, даже мудрость. Да он и сам тебе расскажет, как придет – полчаса назад ушел куда-то, сказал, что к приятелю.

Видимо, на моем лице видны в этот момент говорящие эмоции, потому что мама Никиты тут же наклоняется на стол:

– Что такое?

– Ничего. – Тихо отвечаю я.

– Вы что, поссорились?

– Нет. – Я закусываю губу.

– Тогда в чем дело?

Я раздумываю, сказать ли ей, что ее сын признался мне в любви, и теперь я избегаю его, при этом испытывая чувства, но встречаясь с другим, и в конце концов решаю просто сократить правду до мини-версии:

– Мы в последнее время мало видимся, у каждого столько дел…

– А, ясно. – Слишком легко принимает от меня это вранье тетя Марина. – Ну, бывает.

Мы допиваем чай, болтая о ее молодости, затем женщина встает:

– Буду готовить филе индейки. – Она открывает один из ящиков. – Так. Похоже, Никита опять унес кухонные ножницы к себе в комнату, он колет ими орехи. Ты не сходишь? Не принесешь?

– Да, конечно.

– Наверное, они у него на столе. – Бросает тетя Марина через плечо. – Вот же балбес! И бегай потом по всему дому, собирай все за ним!

– Сейчас принесу. – Говорю я, вставая.

Иду в спальню Высоцкого и замираю на пороге. Перед глазами, словно кадры кинопленки, проносятся воспоминания о том, как мы ураганом взлетали по лестнице и вбегали сюда, отталкивая друг друга плечами – соревновались, кто забежит первым. Я и сейчас не чувствую себя здесь чужаком или гостем, но сердце все равно замирает.

Я вхожу и чувствую его запах.

В комнате царит бардак, разумеется. Кровать не заправлена, на полу валяются его носки, учебники горой навалены на столе, а на спинке стула болтается толстовка Никиты. Я машинально подхожу,