Подцепляю ее подбородок, призывая взглянуть в глаза, вскинуть трепещущие ресницы и принять меня. Нас.

— Полина, — кажется, впервые называю юную Повилику вслух по имени.

— Гин? — на вдохе слетает с губ, припухших от моих поцелуев.

Сердце пропускает удар, а старая засохшая лиана на груди трепещет, ощутив порыв новой жизни. Мои следующие поцелуи нежны и мягки, не требуют, но уговаривают, не берут, а приглашают, зовут, отгоняя страх.

— Гин, — шепчет вновь, с будоражащим придыханием, когда, оставив губы, изучаю виски и щеки, мочку уха, шею, изгиб ключиц. Несмелые объятия смыкаются на моей спине, девочка льнет, в полной мере чувствуя мое возбуждение.

Подхватываю на руки, чтобы тут же уложить на кровать и лечь рядом, не сводя глаз с ее, темных от страсти. Прикусывает губу, ожидая от меня следующего шага, а я любуюсь, растягивая восхитительное мгновение. Но ей самой уже неймется — тонкие пальцы изучают мою грудь, тянутся к прессу, очерчивают выемку пупка и замирают напряженные, чтобы затем, набравшись смелости, опуститься ниже, коснуться неумелой, но восхитительно пьянящей лаской.

Никогда меня не прельщали невинные девы, никогда не мечтал стать первым, кто раскроет лепестки бутона навстречу плотским удовольствиям жизни. До Клематис я и представить не мог, что девичья, не знавшая мужчин кротость может так возбуждать. Все ее стоны, все порочные мысли, весь сладкий, тягучий сок — мои. Эгоистичное мужское возбуждение — пионера, первопроходца, победителя — будоражит, требует взять без промедления. Магия ли древних или само предназначенье судьбы свело нас, но здесь и сейчас, на благоухающих чистотой простынях, в объятьях друг друга — мы там, где должны быть.

Полина перехватывает мою ладонь, уже скользнувшую меж длинных ног, подобравшуюся близко к сокровенному.

— Остановишь меня? — шепчу, вспоминая первую встречу, случившуюся, кажется, вечность назад. Отвечает Клематис кусачим, едким поцелуем и сама направляет руку — сильнее, глубже, быстрее.

Собираю ее стоны в лихорадящем страстью сердце, не отвожу взгляда, запечатывая в памяти румянец удовольствия, покорную мягкость губ, красоту порывисто вздымающейся груди. Подвожу к пику, наслаждаясь волной дрожи в податливом теле. А затем нависаю над ней, разгоряченной, томной, проживающей первый оргазм от мужских рук.

Считываю, уже не испуганное, скорее любопытное: «Это больно?» и медленно, неторопливо вхожу, не позволяя отстраниться, сцеловывая соленую влагу с подрагивающих ресниц, давая привыкнуть, принять меня в полной мере. Замершая, напряженная, она вздрагивает, пытаясь освободиться, когда боль отмечает становление из девушки в женщину. Шипит на меня, прикусывает губу, но сдается, уступая успокаивающему шепоту, бережной ласке и нежным объятиям.

— Это — единственная боль, которую я позволю тебе причинить, — обещаю лепесткам клематиса, доверившим сокровенное. — Полина, посмотри на меня.

Она открывает глаза на мою просьбу и больше не отводит взгляд. Постепенно движения становятся ответными, а боль отходит на второй план. Мы сплетаемся телами, прорастая в мыслях и сердцах друг друга, угадывая без слов следующий шаг. Но она терпит больше, чем наслаждается, стонет не столько от страсти, сколько в ответ на мое сбившее шумное дыхание. Позволяет мне все, но сама ждет — обещанного книгами экстаза, высоких облаков, как говорят китайцы. Эта покорная податливость завораживает, вынуждает ускориться, вбиваясь быстрее и глубже, заглушая поцелуем стоны страсти и всхлипы боли.

Покидая ее за миг до финала, выплескиваюсь в белоснежность простыней, прижимаю к себе растрепанную девчонку и шепчу:

— Спасибо за твой дар…

Льнет в ответ ласковым котенком, ищущим заботы и тепла, кладет голову мне на грудь и думает мучительно громче обоюдо-рваного дыхания: «Это был оргазм?»

Смеюсь в голос, вспугивая ее, заставляя вскинуться и недоуменно смотреть на меня во все глаза.

— У меня — да, — не переставая улыбаться, заваливаю ее на спину и принимаюсь щекотать, покрывая беглыми, быстрыми поцелуями, заставляя ежиться, шутливо отбиваться и смеяться в ответ.

Незаметно спускаюсь все ниже, пока сама чувственность нежного цветка не распускается навстречу моим пальцам, губам и языку.

— А теперь будет твой, — посылаю мысленную усмешку, припадая с жаждой давно страждущего и внезапно получившего искомое.

Длинные тонкие пальцы терзают простыни, комкают, впиваются в неповинное постельное белье. Жадная, охочая до удовольствия Клематис выгибается навстречу моим ласкам, уже не стыдясь, обнимает бедрами и, стоит мне чуть замедлиться, умоляющее стонет:

— Еще!

Одновременно невинная и порочная, податливая и требовательная, распластанная на смятом полотне. Моя.

— Гин… да… Да! — не стесняясь выкрикивает она, напряженно замирая, чтобы рассыпаться мелкой дрожью, вторя затихающему трепету языка. А в моей груди разрастается чувство, которому пока не подобрать ни имени, ни образов, ни слов.

* * *

Они еще какое-то время нежились в объятиях друг друга, в сбивчивой чувственности думая обо всем и ни о чем. Девичьи пальцы скользили по мужскому телу, на веках, прикрытых счастливой усталостью глаз, вспыхивали образы недавних ласк.

— Гин, твой знак! — Полина резко села, уставившись на грудь Карела. Под ее рукой черная засохшая лиана гиностеммы расправляла листья, наливалась темно-зеленым соком, вспыхивала узором прожилок, пульсировала, отзываясь на прикосновения. Там, где стебель исчезал под кожей, врастая в сердце, бился сильный уверенный ритм. Девушка задержала ладонь, ощущая как ответная вибрация отзывается в ней, заставляя цветок на плече трепетать и мерцать всеми оттенками алого.

— Может я действительно то древо зла, что нежный Клематис обратил на сторону добра, вернув к жизни? — с бесконечной благодарностью мужчина притянул Полину к себе, целуя в губы. Нежный и невинный по началу, поцелуй не хотел прерываться, перерастая во все более страстный и откровенный.

— Так не пойдет, юная леди! Мне, определенно, хочется не вылезать с тобой из постели минимум неделю, но, мистер О’Донелли уже весьма нетерпеливо интересуется причиной нашей задержки.

На экране смартфона светилось сообщение от Стэнли: «Жду полчаса и ухожу в поисках кабака и борделя!»

— Так что, мисс Эрлих, у вас есть десять минут на сборы, а я, чтобы никого не смущать провокационными мыслями, буду на террасе, — Карел оделся с молниеносной скоростью, свойственной военным, заставляя Полину вновь вспомнить определение «воин». «Надо при случае расспросить его о прошлом», — подумала девушка, собирая с пола раскиданную одежду.

У дверей квартиры, когда девичья рука уже легла на ручку, и замок щелкнул, открываясь, Гиностемма остановил Полину, смыкая стремительные объятия и шепча в небрежно заколотые волосы:

— Штраусу и не снились такие сказки* (отсылка к вальсу И.Штрауса «Сказки венского леса», упоминавшемуся в начале главы), а Густав явно не знал таких поцелуев* (отсылка к картине Густава Климта «Поцелуй»). Тебе — на память, — в ладонь легли ключи от студии на последнем этаже дома Хундертвассера.

На отрицательное мотание головой, Карел усмехнулся, сжимая