В каком направлении они ехали, Люся уже и прикидывать устала. Все вокруг — поле, лес, постройки и помойки — казалось незнакомым. В Счастливый — с Лялькой или на такси — она всегда ездила по другому шоссе, с противоположной стороны от железной дороги.

Пристанционный поселок с вытоптанным, захламленным на задворках лесом совсем не походил на зажиточный Счастливый, где довоенные дачи советских творческих работников уступили место коттеджам их талантливых внуков и навороченным особнякам мордатых отпрысков никому не известных фамилий. Уже лет десять, как «счастливчики» распростились с грядками, вырубили старые груши, сливы и яблони, служившие когда-то единственным источником витаминов для детей творческой интеллигенции, и ныне за высокими заборами зеленели английские газоны, обсаженные голландскими тюльпанами, японскими, напоминающими маки пионами, немецкими плетистыми розами, шариками подстриженных туй. Одним словом — Европа.

За железной дорогой была Азия. Ну, если и не Азия — хотя с учетом стремительно меняющегося этнического состава жителей Подмосковья все к тому идет, — то Россия пятидесятилетней давности, это точно. Неискоренимые российские избушки с маленькими чердачными оконцами, дома с толстыми двойными рамами, в большинстве своем нескладные из-за вытянувших крышу вбок пристроек, вскопанные под зиму огороды, россыпи гниющих яблок под деревьями с посеревшей за лето побелкой — все это живо напомнило Люсе страну ее детства. В такую страну она, пожалуй, не хотела бы вернуться, даже если бы произошло чудо и она вновь превратилась в маленькую девочку.

Возле колонки, от которой тащили ведра две узкоглазые тетки некоренной национальности, Костя свернул в переулок и остановился около большого одноэтажного дома. Левая часть была аккуратно темно-зеленой, правая — голубой, облупленной. В огороде у любителей небесной лазури сохли на веревке простыни и несколько пар рабочих мужских штанов. Значит, нам налево, рассудила Люся.

За невысоким забором из свежевыкрашенного штакетника — не иначе как Костя летом подновил, — за густыми кустами спиреи, боярышника и черноплодки виднелся большой, заросший, старый сад. Серебристая от заморозка трава, скользкая доска через канаву, склонившаяся под тяжестью кистей, предвестников суровой зимы, оранжево-красная рябина у калитки снова перенесли в детство, но это дежавю было из разряда поэтических.

— Вот здесь мы и обретаемся. — Костя переложил сумку с арбузом из одной руки в другую, толкнул скрипучую калитку и отступил, пропуская Люсю вперед.

Пожилые хозяйки, одна повыше, построже, другая покруглее, повеселее, розовощекая, обе в одинаковых вязаных шапочках на пышных седых волосах и в куцых дачных пальтишках, топтались на незастекленной терраске, заставленной ведрами, кастрюлями и мисками с осенними яблоками. На нижней ступеньке крыльца в позе сфинкса лежал кот — пушистый сибирский красавец тигрового окраса, с огромными зелеными глазищами. Симпатичная компания!

— Здравствуйте… доброе утро, — первой поздоровалась Люся, пробравшись по узкой дорожке между сырыми колючими кустами к дому, и приветливо улыбнулась. — Меня зовут Людмила Сергеевна.

Настороженные учительницы и кот мгновенно ожили, разом ринулись навстречу долгожданным гостям. Взаимные любезности, пожатия рук и тысяча слов в минуту:

— Здравствуйте, здравствуйте… Олимпиада Кирилловна (это, безусловно, была Костина мать, учительница математики)… А я Маргарита Кирилловна (а это — младшая, улыбчивый славист Маргоша)… Костенька, заходите скорее в дом, холодно, мы вас ждем с завтраком… Раздевайтесь, Людмила Сергеевна… Вот здесь можно вымыть руки… Маргоша, включи, дорогая, чайник, он уже, наверное, простыл, и достань, пожалуйста, из холодильника творог, сметану и масло… Присаживайтесь, Людмила Сергеевна.

— Можно просто Люся, — снова улыбнулась она разлюбезной Олимпиаде Кирилловне, посчитав, что по имени и отчеству та назвала ее уже достаточно, чтобы составить о ней впечатление как о приличной женщине, а не какой-то там хабалке. И присаживаться не стала — вызвалась помочь. Забрала у Олимпиады из рук графинчик с пунцовой домашней наливкой и поставила посередине сервированного к завтраку стола под розовой льняной скатертью, предназначенной, вне всяких сомнений, исключительно для торжественных случаев.

Сына с возможной невесткой встречали во всеоружии: тут тебе и разогретый в духовке пирог с капустой, и шарлотка с яблоками, и три вида варенья, и рыночный творожок со сметаной, и ветчинка.

— Ух, ты, здорово! А у меня холодильник пуст, как душа ревизиониста! — объявил, припомнив старую шутку, Костя, в предвкушении завтрака потер руки и, оглянувшись на мать, воровато подцепил с тарелки кусок колбасы. — Мам, Маргош, давайте садиться! Боюсь, Люсечка сейчас умрет с голоду…

— Перестань, — рассердилась Люся и хлопнула его по руке, уже нацелившейся на пирог.

— Ах, садитесь скорее, садитесь! — испуганно воскликнула Маргоша, которая приняла слова племянника за чистую монету. Водрузив на стол электрический чайник, она присела по правую от Люси руку и обернулась к ней еще более румяным от хлопот по хозяйству пухленьким лицом: — Люсенька, вам чай или кофе?

— Чай, пожалуйста.

Чтобы не обидеть хозяек, она попробовала шарлотку, бурно повосторгалась, записала всем известный рецепт, долго и обстоятельно выспрашивая Маргошу, что за чем нужно класть и сколько нужно печь, и, не дожидаясь, когда та опять настойчиво примется угощать, потянулась к вазе с яблоками.

— Можно яблочко?

— Не можно, а нужно! — хором ответили хозяйки и, переглянувшись, рассмеялись.

— В этом году, как вы, конечно же, успели заметить, сумасшедший урожай яблок. Мы с Липочкой просто устали их собирать! — весело пожаловалась Маргоша. — Вы ешьте, ешьте, не стесняйтесь. Мы вам и с собой дадим. Хоть целый мешок.

— Спасибо большое! Мешка будет многовато, а несколько штучек возьму с удовольствием. Обожаю подмосковные яблоки.

Политес, кажется, был соблюден полностью, контакт налажен, настала пора дать слово дачницам, одетым, как капуста, в шерстяные одежки, несмотря на жарко протопленную печь-голландку. Судя по сетованиям на темные вечера и холодные ночи, им не терпелось выяснить у Кости, когда же наконец он заберет их в Москву.

Жестокосердный, он, однако, делал вид, что не замечает их тонких намеков, и, как только на секунду воцарилась тишина, начал отчитываться о поездке в Италию. Оседлал любимого конька: Палаццо Веккьо, Микеланджело, Козимо Первый, Лоренцо Медичи… Прослезившиеся от проявленного к ним трогательного внимания — привезенного в подарок альбома с репродукциями картин из галереи Уффици, — матушка и тетушка сразу позабыли про вожделенную, с горячей водой и теплым клозетом Ордынку. Слушали Костю затаив дыхание и обменивались взглядами, полными восхищения и гордости: какой наш Костенька умный, какой эрудированный!

Посмеиваясь про себя, Люся грызла сочный, с дерева, полосатый штрейфлинг и ждала той минуты, когда сможет встать на защиту замерзших бабушек. Ох, как она понимала их желание смотаться отсюда как можно быстрее! Будь ее воля, она и сама сбежала бы в Москву. Дождливой осенью на каширинской даче, несмотря на все удобства, компьютер, Интернет, домашний кинотеатр и прочее, ее охватывала невыносимая тоска. Тут же, без удобств, вообще тронешься.