— Хорошо. Что-то у меня, правда, нет сил волочить чемодан по кочкам. И потом, осенью остерегаться особенно некого — почти все соседи давно отчалили в Москву, — все-таки добавила она, настаивая на своей версии о сплетниках-соседях.

Затормозив по ее указке у сплошных, непроницаемых ни с улицы, ни с участка каширинских ворот, Костя, человек удивительно деликатный, быстро вышел из машины, достал из багажника «чемоданище», поставил его на колеса, предупредительно вытянул ручку и, на секунду ласково пощекотав бородой щеку, шепнул: «Пока!»

И надо же — в эту самую секунду с соседнего участка вырулил Кузьмич. С двумя банками финской краски, болтавшимися на руле старого черного велосипеда.

— Вот я и попалась! — ахнула Люся и не иначе, как с перепугу, озорно крикнула: — Добрый день, Анатолий Кузьмич!

— Здрасьте, — скорее огрызнулся, чем поздоровался тот и налег на педали, неуклюже, как мешок, переваливаясь с боку на бок.

— Кто таков? — поинтересовался Костя, прищурив вслед Кузьмичу острый глаз ревнивца. — И почему это ты так поспешила его поприветствовать?

— Как старшего по званию. Он у нас подполковник. В отставке. Между прочим, великий труженик! Вечно что-то строит, заколачивает, красит. Вон, видишь, опять купил не тот колер и едет на станцию сдавать.

— Твой местный ухажер?

— Бери выше: жених! Короче, твое появление разрушило его морганатические планы. Вот он и смотрит волком… Всё, Котик-братик, пока! Спасибо тебе огромное за Италию, за всё спасибо, вечерком созвонимся.

Колесики постукивали на стыках садовых плит, но сердце стучало еще громче. Даже не взглянув на свой любимый, покалеченный заморозками сад, Люся, задыхаясь от волнения, втащила чемодан на крыльцо и толкнула дверь.

Вроде бы ее должны были ждать с огромным нетерпением, однако никто не выскочил из кухни с гневными упреками: «Куда ты провалилась?!» — ни Нюша, ни Лялька. В доме царила необычная для воскресенья тишина. Разволновавшись еще сильнее, Люся бросилась на кухню… Никого. Где же мать? Что случилось?

— Мама! — позвала она, снова выскочив в холл.

Никто не отозвался, однако в зеркале стенного шкафа отразилось какое-то шевеление на террасе.

За обеденным столом расположилась Зинаида с пасьянсными картами, а в том кресле, где Люся надеялась увидеть мать, задремавшую над вязанием, восседал Марк. По-домашнему в шикарной велюровой тужурке поверх ярко-полосатого поло, с томиком Бродского и неожиданно в очках. Профессор кислых щей!.. Небось уже и заночевал здесь.

— Людмила Сергеевна? — округлила глазки сватья. Брови, намалеванные сегодня, что твой клоун, вспорхнули, будто птицы в поднебесье. — А мы с Марком Спиридоновичем думаем, кто это там бродит?

Так называемый Марк Спиридонович, ловко спрятав очки в нагрудный карман тужурки, как истинный джентльмен, галантно поднялся и двинулся навстречу.

— Лю, привет, дорогая. Как отдохнула?

— Лучше всех! — тявкнула она. — А где Нюша?

Стушевавшийся от такого афронта продюсер в замешательстве отступил, Зинаида же тоном капризной барыни, недовольной своими нерадивыми холопами, заявила, что в доме закончились все-все продукты и Ростик с Нюшей поехали на рынок.

— А что, кроме восьмидесятилетней старухи, больше некому съездить на рынок?! — возмутилась Люся, хотя отлично понимала, что в ее отсутствие только Нюша и могла сообразить, из чего приготовить обед и ужин для прожорливой семейки, ухитрившейся за неделю уничтожить два битком набитых холодильника.

Зинаида в недоумении пожала плечами: а кому же еще? Не мне же? Дескать, живете у меня в доме и еще хотите, чтобы я вам по рынкам бегала.

Скорее всего, ничего подобного у Зинаиды и в мыслях не было, но в свете последних событий ее сибаритство, пассивность, нежелание оторвать задницу от стула раздражали еще больше, чем обычно.

— Лялечка с утра на студии, у нее запись, — неожиданно подал голос Марк и вдруг, очень точно спародировав за Зинаидиной спиной ее придурковато-блаженную физиономию, выразительно скривился: да фиг с ней! чего ты завелась?

Ага, раскусил! Выходит, зря курица строит ему глазки и распускает хвост?

Сам того не осознавая, Марк словно бы подал знак: «я на твоей стороне», — и только что возмущенная его присутствием в доме Люся обрадовалась: вот с кем она поговорит! Раз уж он так основательно окопался тут на правах любимого папочки, пусть поможет хоть каким-нибудь советом. Опыт у него в подобных делах, надо думать, ого-го какой.

— Не затащишь ли мне вещи наверх? — проворковала она, чтобы позлить Зинаиду. Пылища на мебели — слоем, а эта сидит, пасьянсы раскладывает!

Поднявшись по лестнице следом за довольно-таки шустрым еще «папочкой», Люся забрала у него чемодан, демонстративно — дальше тебе путь закрыт! — поставила возле двери и посмотрела на Марка так строго, как только умела.

— Мне нужно очень серьезно поговорить с тобой. Но не здесь. Как насчет того, чтобы прогуляться? Скажем, до озера?

— С удовольствием… конечно… — смутился он.

— Не боись! Речь пойдет не о нас с тобой. Это давно никому не интересно. Короче, давай-ка одевайся и жди меня внизу ровно через пять минут.

Что за напасть! Первый, кто попался им за калиткой, был возвращавшийся со станции, употевший в солдатском бушлате и гастарбайтерской шапке с козырьком подполковник на велике. Без банок финской краски на руле.

— Лю, осторожно! — Испугавшись грязных брызг, вылетавших из-под колес престарелого велосипедиста, у которого от усталости руль ходил по лужам из стороны в сторону, Марк притянул ее к себе: — Не спеши, пусть проедет.

Мажорная физиономия Кузьмича: с боями, но сдал! — вытянулась, рот, уже в полном миноре, открылся. Словом, прибалдел дедок. Еще бы. То один, то другой. И один другого лучше. Кончилось тем, что потрясенный подполковник — бамц! — и звонко врезался в собственный забор.

С чего бы ему так перевозбуждаться при виде Марка? — с ехидством подумала Люся. Ведь еще летом, обирая сортовую смородину и крыжовник вдоль общего забора, он по-соседски выведал у Нюши, что это за упакованный мужик, который приезжал к ним на «лексусе». «Да это Марк! — небрежно отмахнулась мать, но всей правды соседу, само собой, не сказала. — Он бывший Люсинкин муж, Лялечкин отец».

В отличие от Кости известный продюсер не обратил ни малейшего внимания на перемену в настроении велосипедиста. Процедил вдогонку «идиот!», щелчком стряхнул невидимые капельки грязи с роскошной светлой куртки и навсегда забыл о бомжистого вида пенсионере.

— Ах, бабье лето, бабье лето! — курлыкал продюсер, ступая бело-синими кроссовками по мягкой сырой траве. — Чудная сегодня погодка! Спасибо, что вытащила меня. Так редко приходится теперь бывать на воздухе. Все работа, работа, работа… чтоб ей ни дна, ни покрышки!.. Ха-ха-ха!

Ну и счастливая же натура! Здоровенный, басовитый дядька, Марк радовался жизни прямо как ребенок!