Но полное понимание своей обреченности пришло к девочке вместе с окончательным мраком, где она стремилась потеряться. Стоит ли беспокоиться о глазах, если ты не можешь ни читать, ни думать? Какая разница, станут глаза пустыми глазницами или нет, раз тебе не придется ни читать, ни думать?

Ничто в мире ее не трогало. Даже сияющее солнце закрыла скорлупа тишины. Небо, листья, люди куда-то подевались, да ей и не было до них никакого дела: ведь внутри она была мертва, до нее не доходили ни их смех, ни любовь. Словно с далекой, погасшей и холодной луны, она видела умоляющие, печальные лица, простертые к ней руки, застывшие в порыве любви.

Спрятаться было негде. Она знала все темные углы и тайные местечки. С тоской думала о ящиках и шкафах, о черных открытых канализационных трубах и сливах в ванных. На прогулках с толстым веснушчатым терапевтом по реабилитации она мечтала о бассейнах со спокойной водой или о соблазнительной тени под колесами проезжавших автомобилей.

Вечером она сидела, завернувшись в одеяло, заставляя себя пробегать глазами одни и те же фразы из рассказов в привезенных с собой старых журналах, пока не приходила ночная медсестра с фонариком и не выключала настольную лампу. Тогда девочка ложилась, свернувшись калачиком, под одеяло и замирала, с открытыми глазами дожидаясь рассвета.

Однажды перед приходом сестры, запиравшей на ночь ящики и шкафы, она засунула в подушку хлопковый розовый шарф от плаща. В темноте она свернула из него петлю и попробовала затянуть ее у себя на шее. Но, как только воздух перестал поступать в легкие, а в ушах послышался нарастающий шум, руки ее сами собой расслабились и отпустили шарф, а она, жадно хватая ртом воздух, проклинала живший в ней и не дававший умереть инстинкт.

В тот вечер после ужина, когда все разошлись, а Эллен относила посуду на кухню, девочка взяла с собой в комнату стакан из-под молока. В коридоре никого не было. Сладостное предчувствие медленно накатило на нее, как надвигающийся прилив.

Подойдя к туалетному столику, она вытащила из нижнего ящика полотенце, завернула в него стакан и поставила на пол у шкафа. Затем со странным ожесточением, поддавшись бессознательному порыву, с силой наступила на полотенце ногой, потом топнула по нему – раз, второй…

Звука не было, но она с радостью ощутила, что стакан под полотенцем треснул. Согнувшись, развернула полотенце и увидела осколки разной величины. Среди россыпи мелкого стекла было несколько длинных осколков. Она выбрала два самых острых и спрятала их под стелькой кроссовки, а остальные снова завернула в полотенце.

В туалете она высыпала осколки в унитаз и спустила воду, глядя, как стекло медленно погружается, вращаясь и тускло сверкая, пока не скрылось в темной воронке. Умирающий блеск осколков отразился во мраке ее сознания, оставив за собой кривую из искр, которые гасли одна за другой.

В семь часов пришла медсестра, чтобы сделать вечерний укол инсулина.

– В какую сторону? – спросила женщина, и девочка привычно склонилась над кроватью и оголила бедро.

– Безразлично, – ответила она. – Я все равно ничего не чувствую.

Медсестра умело сделала укол.

– Бог мой! Да ты вся в синяках, – сказала она.

Девочка лежала в кровати под теплым шерстяным одеялом, и какой-то нежный, томный поток нес ее прочь. В черноте, которая была оцепенением сна, раздался голос, прорастающий, словно зеленый росток во тьме.

– Миссис Паттерсон, миссис Паттерсон, миссис Паттерсон! – Голос звучал все громче, поднимаясь до крика. Темноту пронзил свет. Воздух стал прозрачным.

Перед глазами девочки словно ниоткуда возникло лицо медсестры Паттерсон.

– Все хорошо, – говорила она. – Все хорошо. Позволь мне снять часы, чтобы ты их не разбила.

– Миссис Паттерсон, – услышала девочка свой голос.

– Выпей еще стакан сока. – Миссис Паттерсон поднесла к ее губам апельсиновый сок в пластиковом стаканчике.

– Еще стакан?

– Ты уже один выпила.

Девочка не помнила про первый стакан. Воздух становился все прозрачнее, а потом он ожил. Было слышно, как кто-то стучал в калитку, ворочался на кровати, и она сказала миссис Паттерсон слова, знаменовавшие начало мира:

– Я чувствую себя иначе. Чувствую себя совсем по-другому.

– Мы так долго этого ждали, – сказала миссис Паттерсон, наклоняясь за стаканом, и ее голос звучал тепло и округло, как яблоки на солнце. – Выпьешь теплого молока? Мне кажется, сегодня ты будешь спать.

Девочка лежала в темноте, прислушиваясь к звукам рассвета, и всем телом и сознанием предчувствовала извечный восход солнца.

Та самая вдова Мангада

Они познакомились с ней знойным, ослепительным испанским утром. Автобус, набитый непрерывно болтавшими между собой испанцами, трясся по узкой дороге из Аликанте в Виллавьенто, поднимая облако рыжеватой пыли. Салли, сидевшая рядом с мужем Марком, изо всех сил старалась удержать на коленях крупный зеленый арбуз. Рюкзак Марка и портативная пишущая машинка в черном футляре покачивались в сетке над их головами. Они подыскивали себе жилище.

– Вот неплохое местечко, – Марк указал на квадратный белый дом на лишенном растительности склоне. – Тихое. Невинное. Никто не гоняет консервные банки по улицам и не звонит без устали ночью, как в Аликанте.

– Не торопись, – возразила Салли. Опыт сделал ее предусмотрительной. – Место слишком уединенное, здесь, может, нет даже электричества. А то и питьевой воды. Кроме того, как я буду добираться до рынка?

Автобус неуклюже прогромыхал мимо сухих рыжих холмов с террасами оливковых рощ, темные листья деревьев покрывала белесая пыль. Они проехали еще почти час, после чего автобус, совершив крутой поворот, спустился под уклон к маленькой деревушке на берегу ярко-синего залива. Белые домики сверкали на солнце кристаллами соли.

Перегнувшись через сиденье впереди, Салли громко восхищалась красотой моря, и сидевшая за несколько рядов от них маленькая черноволосая женщина неожиданно обернулась. Она была сильно накрашена и носила темные очки.

– Вы понимаете по-испански? – спросила она Салли.

Слегка растерявшись, Салли ответила:

– Немного.

На самом деле она понимала почти все, но говорила пока неважно. Марк же свободно изъяснялся на испанском и в то лето переводил для антологии стихи современных испанских поэтов.

– Здесь очень красиво, правда? – Женщина, мгновенно уловив направление мыслей Салли, кивнула в сторону залива. – У меня самой есть дом в Виллавьенто, – продолжала она. – Красивый дом с садом и кухней. Прямо у моря…

– Это замечательно, – отозвалась Салли, подумав, не встретила ли она наконец переодетую фею, которая предложит им на лето роскошную виллу. Салли так до конца и не рассталась с детской верой в то, что по земле все еще бродят эксцентричные волшебники.

– Я сдаю комнаты на лето, – продолжала женщина. Когда она жестикулировала, кольца на ее пальцах сверкали и яркий маникюр переливался на ногтях. – Прекрасные. Удобные. С кухней. С садом. С террасой…

Салли отказалась от мечты о бесплатном замке в Испании.

– Ваш дом действительно рядом с океаном? – спросила она с надеждой. На фоне скучного испанского