Вечером Клем отвозила ее к автошколе. Инструктор, в бермудах и высоких парусиновых ботинках, все время клал руку ей на подголовник. Весь урок она нюхала его подмышки и терпела присутствие этого потного жирного козла, помешанного на механике. Ей хотелось выть. Особенно мерзко было, когда он учил ее парковаться: пока она маневрировала, он, не отрывая глаз от зеркала заднего вида, шептал ей в самое ухо: «Так… Так… Нет… Вот… Чуть правее… Хорошоооо… Так». Однажды она дернула ручной тормоз и ушла без лишних слов. Мудак!

Дома все начиналось сначала, она пахала до девяти вечера или позже. Приходила Клем, и они зубрили на пару. Кроме того, девушки проводили довольно много времени, разбираясь в тонкостях университетского образования. Потому что своей профессиональной ориентацией Стеф никогда по-настоящему не интересовалась. И теперь открывала для себя целую туманность с перспективными курсами и тупиковыми направлениями, пустые лицензии или технические дипломы, с которыми ты будешь иметь приличную работу, хорошо оплачиваемую, но без малейшей надежды на рост. Клем, наоборот, на этой системе собаку съела. Она давно уже готовилась. И Стеф вдруг поняла, что никакой судьбы не существует. Что на самом деле свое будущее надо строить, как складывают детский конструктор, кирпичик за кирпичиком, выбирая правильные пути, потому что в этом деле легко заблудиться и попасть в такое место, где усилий от тебя потребуется масса, а результат при этом будет нулевой. Клем знала это как свои пять пальцев. Отец у нее был врач, мать – инспектор комитета по образованию. Такие, собственно, и придумали всю эту игру.

Иногда Стеф срывалась. Ум ее отправлялся в свободное плавание. Она начинала думать о Симоне Ротье, представляла себе, что он может сейчас делать. Она не могла выкроить для него ни минуты, и, зная это, он, конечно, времени даром не терял. Всякий раз, когда они пересекались в коридорах лицея, Стеф (она ничего не могла с собой поделать) начинала требовать у него отчета. Разговор тут же принимал неприятный оборот. Да еще эта сучка Виржини Ванье все крутилась вокруг него со своими огромными зубами и толстыми сиськами. Ну и пусть. Надо сосредоточиться. Экзамен. Тачка. Каникулы. Страна Басков. Там она каждый день будет купаться. Заниматься серфингом, жарить мясо на гриле и пить, гулять в режиме нон-стоп. Они будут трахаться с Симоном в тени под соснами, и кожа у них будет соленая, а ветер будет нашептывать что-то, и океан – близко-близко…

– И задница вся в песке, – подхватывала Клем.

Стеф улыбалась. Она стала иначе воспринимать свою подружку. Теперь, когда она сама задумывалась над своим будущим, над своими возможностями, над тем, как делается карьера, ей открылась новая яркая очевидность: мир принадлежит отличникам. Над ними вечно потешаются, они не имеют своего мнения, вечно трясутся от страха, они – подхалимы и жутко сознательные, а на самом деле, оказывается, они-то и были с самого начала правы. Чтобы застолбить себе теплое местечко и жить потом шикарной, респектабельной жизнью, носить костюмчики от лучших кутюрье и туфли, которые стоят бешеные бабки, недостаточно быть клевой девчонкой или родиться в приличной семье. Для этого надо делать домашние задания. Стеф испытала от этого открытия тяжелый шок: она-то как раз всегда ставила на свой врожденный пофигизм и склонность к скейтбордингу, серфингу и смежным видам спорта.

В любом случае, по мере зубрежки в голове ее стали в конце концов происходить прикольные вещи. Какие-то озарения, удивительные открытия, появлялся новый взгляд. До сих пор она смотрела на предметы, которые им преподавали, как на некое развлечение, времяпрепровождение, придуманное специально, чтобы занять молодежь. Но как только начиналась «насильственная кормежка», ваш взгляд на многое менялся. Стеф не смогла бы сейчас как следует объяснить этот переворот: она стала как будто увереннее и в то же время у нее появилось больше сомнений. Временами, когда она заставляла себя работать, ее вдруг осеняло: эврика! И наоборот, что-то очевидное вдруг переставало быть таковым прямо у нее на глазах. Мир разваливался на мелкие частицы, разветвлялся, становился бесконечным.

Постепенно она даже вошла во вкус.

А еще ее охватила страшная тревога. Слишком поздно она вдруг поняла, что сама мысль о каком-то успехе – это абсолютная иллюзия. Идеал ее родителей с этим показным комфортом – шале в горах, квартира в Жюан-ле-Пен, – их страстное стремление везде поспеть, все получить, их чувство превосходства предстали теперь перед ней во всем их реальном ничтожестве. Чтобы добиться успеха, мало торговать шикарными тачками и быть знакомыми со всеми богачами города. В сущности, такая жизнь – это чистое крохоборство, постоянная загнанность. Это теплое местечко держалось на волоске. Предки считали себя хозяевами жизни, а на самом деле были жалкими мажордомами в королевстве, где правили другие.

Благодаря Клем ей открылась вся картина в целом. Подлинные управленцы, люди, принимающие решения, проходили через подготовительные классы и специальные школы. Таким образом общество с самой начальной школы просеивало детей, отбирая лучших, наиболее способных стать опорой для существующего порядка вещей. Результатом такой систематической промывки становилось необычайное упрочение власти на местах. Каждое поколение делало свой вклад в виде умных голов, легко убеждаемых, должным образом оплачиваемых, которые укрепляли наследственные связи, вдыхали новую жизнь в династии, упрочивали чудовищное здание «гексагональной»[26] пирамиды. «Заслуга» эта не противоречила в конечном счете законам рождения и крови, о чем мечтали юристы, мыслители или «черные гусары»[27] Республики. На деле под всем этим скрывалась гигантская сортировочная операция, необычайная агломерационная мощь, проект непрекращающегося обновления властных иерархий. Неплохо устроено.

После ежедневной многочасовой зубрежки, всех этих мучений, тонн съеденного печенья и вынужденного сидения дома, в то время, когда на улице сияло солнце, Стеф воспринимала это устройство в штыки. Вместе с Клем они стали его ярыми противницами, жаждали опрокинуть всю эту систему вверх тормашками, уехать куда-нибудь подальше и жить скромно, наслаждаясь музыкой и пляжем. Этот революционный пыл плохо восполнял их усталость, лень, боязнь провалиться на экзамене и скатиться на самую последнюю ступеньку. В мае они уже сгорали от чувства несправедливости. Потом начались экзамены. Стеф выкрутилась, получив средний балл четырнадцать и семь десятых. Этот результат примирил ее с окружающим миром. От ее политического негодования ничего не осталось, кроме разве что идеи вступить в «Движение молодых социалистов», но и та была очень скоро забыта. Отец на радостях оплатил ей красную машинку.

Тем временем на перроне номер два появились и другие пассажиры. Клем изо всех сил старалась не замечать их. Стеф пританцовывала от нетерпения. Тогда-то и показался поезд.