автора и не явилась на свет самостоятельным предметом, книгой, оставив внутри Рильке зияющую пустоту. Даже всеобщее признание не могло ее заполнить. Рильке вообще считал, что искусство – это такая разновидность смерти, потому что оно пожирает своего творца. Продолжать творить можно, лишь начав процесс с самого начала. Но Рильке в тот момент это казалось невозможным. Разве можно еще раз пройти этим самоубийственным путем? Да и о чем писать? Может быть, Мальте уже высказал все, что суждено было сказать Рильке. Может, пора уже ему обратиться к более прозаичной профессии, например к медицине, думал он. Для Рильке после художников ближе всех к Богу стояли именно доктора.

Он спрашивал у Андреас-Саломе, неужели его книга «выбросила его на песок, словно уцелевшего в кораблекрушении, с сумятицей в душе, без занятия и без возможности обрести его когда-либо?» Прежде проблема выбора пути обычно приводила его в одно из трех мест: в Париж, в Германию или в Италию. Теперь настала пора испытать новые направления. Отчаянно желая убежать от прошлого, Рильке уложил чемодан и в ноябре ринулся в неисследованное: в Африку.

Очарованные «примитивным» искусством и «неприрученным» мышлением его создателей – тем, что Клод Леви-Стросс назовет позднее la pensée sauvage[12], – многие французские художники отправились в начале XX века в колониальные страны Северной Африки. Мифология Востока вдохновила Родена на создании камбоджийской серии, а Андре Жид говорил, что за пять лет, проведенных им в странствиях по Северной Африке, ее одинокие пустынные ландшафты оказали на его творчество влияние настолько сильное, что его трудно сравнить с чем-либо еще. И вот, следом за Жидом – и Вестхоф, – Рильке в конце 1910 года отправляется в собственное странствие по Африке с экземпляром «1000 и 1 ночи» под мышкой.

Прибыв сначала в Тунис, Рильке, как никогда прежде, ощутил разлитое вокруг присутствие божества. Он был потрясен тем, до чего осязаемо мусульманскими оказались колонии. В священном тунисском городе Кайруане «Пророк побывал как будто вчера, и весь город – словно его королевство»; в Алжире «Аллах велик, и нет ничьей власти, кроме его власти, это витает в воздухе». Он планировал посетить одного из возлюбленных Жида в Бискре, но затем отказался от этого плана, испугавшись, что тот, возможно, совсем уже обнищал и попытается его ограбить.

Несколько недель спустя он стал задаваться вопросом, что он здесь делает. Яркие ткани, белые дома, пахнущие пряностями соуки – все это впечатляло, но в остальном поездка походила на экстравагантную трату времени и денег. Он понял, что просто уклоняется от работы, не больше и не меньше, причем уклонизм этот, к несчастью, весьма дорого ему обходится. Перед отъездом в Тунисе его укусила собака, и он решил, что правильно сделала. Пес «просто доступным ему способом объяснил, что я не прав, во всем», писал Рильке.

Рильке вернулся в Европу, а спустя несколько месяцев начала закрываться еще одна глава его жизни. Они с Вестхоф давно уже стали реже обмениваться письмами, в том числе и по его инициативе. Однажды он прямо предложил ей «писать ему только коротко, ведь у них обоих столько дел». Когда он все же получал от нее что-нибудь, то это были вещи, не имевшие к ней лично никакого отношения: отзывы на его стихи, перепечатанные ею для него тексты. Вот почему нет ничего удивительного в том, что летом 1911 года Вестхоф попросила у него развода.

Рильке не возражал. Он сочувствовал дилемме жены, жалуясь Андреас-Саломе на то, что она «и не со мной, и не может перейти к чему-то новому, свободному от меня». Он считал, что Вестхоф так никогда и не вернулась к себе как личности, посвятив вместо этого свою жизнь ему и «поочередным задачам поглощения и выталкивания меня». Он поддержал намерение жены оставить Руфь у матери и поехать на время в Мюнхен, чтобы пройти курс психоанализа у молодого доктора Виктора Эммануэля фон Гебзаттеля, друга, а иногда и любовника Андреас-Саломе. Рильке надеялся, что терапия поможет Кларе избавиться от его постоянного присутствия в ее сознании – «(явного проклятия ее жизни, в конце концов)». Может быть, тогда ей удастся воскресить в себе ту молодую женщину, какой она была до встречи с ним, и проложить теперь уже собственный путь.

Рильке написал письмо адвокату в Прагу, в котором объяснил, что они с женой не живут вместе уже много лет и что обоим нужны документы, которые юридически закрепят ситуацию, давно ставшую реальностью. Однако поэту быстро дали понять, что развестись официально будет не так просто и что дружеские отношения с оставленной женой ничем не облегчат тот бюрократический ад, через который им обоим придется пройти.

Проблема заключалась в том, что Рильке и Вестхоф были обвенчаны по католическому обряду, и, хотя позднее поэт порвал с церковью, его брак по-прежнему считался католическим, следовательно, развод также должен был совершаться по строгим правилам церкви. Не облегчало положение и то, что супруги жили в разных странах, где законы о разводах тоже были разными. Кончилось все тем, что Рильке, потратив небольшое состояние на оплату услуг адвокатов, так до самой смерти и не сумел добиться полного и окончательного расторжения брака.

Глава 16

В октябре 1911-го все квартиранты «Отеля Бирон», включая Родена, получили уведомление о необходимости покинуть здание до конца года. Правда, официального отказа от предложения скульптора открыть в доме его музей пока не последовало, правительство все еще размышляло. Одни считали неправильным открывать музей еще при жизни художника. Другие полагали, что выставка рисунков обнаженной натуры, устроенная Роденом в здании бывшей монастырской школы, сама по себе уже достаточная причина для того, чтобы отказать ему в просьбе. К тому же правительственным чиновникам пришло в голову, что здание можно использовать и в своих интересах, устроив в нем какое-нибудь государственное учреждение или резиденцию для приема иностранных гостей.

Рильке нанял рабочих, чтобы подготовиться к переезду. Они подсчитали, что для упаковки одних только книг из библиотеки поэта понадобится не менее семи ящиков. Все это он сдал на хранение и написал княгине Турн-унд-Таксис, что хотел бы вновь навестить ее в Дуино. Он не знал, удастся ли ему поработать там на этот раз, но надеялся выкроить время хотя бы для переводов.

Рильке прожил в Париже дольше, чем в любом другом городе, не считая Праги. И хотя поэт еще не раз будет приезжать сюда как гость, всякая постоянная связь с французской столицей подошла для него к концу. Он считал,