опубликовал письма ее мужа к ней, написанные, когда она была еще не женой, а любовницей, застрелила редактора.

К концу 1912 года Город Света погрузился во тьму. Фонари, круглосуточно горевшие на улицах, больше не отпугивали преступников, а лишь освещали сцены насилия и ночью, и днем. Анархисты устраивали акции протеста, городские власти боролись с преступностью и беспорядками, снова запустив в действие гильотину, – преступников казнили прилюдно.

Процветало воровство. Однажды утром из Лувра вышел взломщик с «Моной Лизой» под мышкой. Полиция два года расследовала это дело – в числе подозреваемых оказались, кстати, Пикассо и Аполлинер, – прежде чем поймала преступника, когда тот пытался перепродать картину некоему флорентийскому торговцу искусством. Между тем уличные бандиты, известные как апаши, терроризировали пешеходов. Действовали они всегда одинаково – окружали пешехода, обычно какого-нибудь буржуа, отнимали деньги и ценности, после чего жертву закалывали, – и всегда щеголяли в одной и той же «форме»: узкие матросские брючки и шейные платки в распахнутых воротниках; стильные убийцы.

Рост преступности ужаснул герцогиню де Шуазёль, которая взялась защищать своего стареющего любовника лично. Она рассовала оружие по всем углам студии и даже рассказывала кому-то по секрету, что однажды ночью ей пришлось отстреливаться от пары грабителей. Они хотели шантажировать Родена, которому было тогда 72. «Но, к счастью, я была там! – с жаром говорила она. – И пистолеты тоже!»

Она купила немецкую овчарку охранять Родена и даже добилась того, чтобы по вечерам, когда он отправлялся домой, в Мёдон, его сопровождал полицейский. Иногда полицейский ночевал подле Родена, устроившись в кресле у его кровати. Так продолжалось больше месяца, пока затянувшаяся кампания не начала утомлять художника; жандарм был отправлен восвояси.

Кое-кто из друзей Родена предупреждал его, что опасаться ему следует самой Шуазёль, а вовсе не грабителей. Ходили слухи, что герцогиня собирается прибрать к рукам все состояние художника. Некоторые даже считали, что она уже заставила Родена переписать на нее все права на репродукции его работ после его смерти. Другие слышали, что она всеми силами пыталась разрушить его отношения с Розой Бере, чтобы самой стать его единственной наследницей по завещанию.

Герцогиня действительно всячески демонстрировала Бере свои отношения с ее мужем, как не скрывала их от своего. В какой-то момент герцог даже написал Бере: «Просто непереносимо, что вы до сих пор терпите тот порядок вещей, с которым я уже мириться не могу. Я имею в виду постоянное присутствие моей жены… в ателье месье Родена».

Он надеялся, что, узнав об этом, женщина захочет расстаться с Роденом, но он недооценил ее долготерпение и упорство. Роза переживала романы Родена, как чайная чашка переживает водопад, по выражению Рильке. После романа с Камиллой Клодель Роден иногда заговаривал о своей «прекрасной» бывшей ассистентке, чем каждый раз заставлял Розу трепетать от ярости. Если он и замечал, как она реагирует, то просто усмехался и говорил: «Mon chat[13], я всегда любил тебя больше. Вот почему ты все еще здесь».

Ни для кого не было секретом, что финансовые дела Шуазёль и ее игрока-мужа расстраивались все больше. Роден иногда платил за них долги и никогда потом не упоминал об этом. Когда умерла сестра герцогини, Роден оплатил билет до Америки для ее мужа, чтобы тот мог сопровождать жену. Годами Роден то ли не обращал внимания на слухи, которые вечно вились вокруг имени Шуазёль, то ли притворялся, что ничего не слышит. Возможно, мысль о ее предательстве была ему ненавистна. А может быть, он считал всех женщин слишком бестолковыми для подобных махинаций.

Но тут друг, которому Роден очень верил, пришел к нему и выложил на стол уже не просто обвинения, но факты. Он узнал, что Шуазёль похитила кое-что из произведений искусства прямо из студии Родена, и даже уже обратился с этим в полицию. Услышав об этом, Роден вспомнил, что коробка с рисунками действительно пропала из студии еще в июне.

Роден вызвал Шуазёль на разговор о пропавших рисунках. Та отрицала, что имеет к их исчезновению какое-либо отношение, и свалила все на секретаршу Родена Марсель Турель.

Обычно в таких случаях Роден просто вышвыривал секретарей или помощников на улицу не раздумывая, но поступить так с Турель он не мог хотя бы потому, что она продержалась у него целых шесть лет – куда дольше, чем все остальные. Когда же он стал расспрашивать ее о пропавших рисунках, она прямо указала на Шуазёль. И рассказала Родену, что своими глазами видела, как герцогиня запихивала рисунки в чулки.

Роден привалился к статуе Уголино и заплакал. Он знал, как ему предстоит поступить. Отношения с женщиной, продлившиеся семь лет, он окончил без единого слова. Он просто послал помощника забрать у Шуазёль ключ от «Отеля Бирон», а сам с Розой Бере уехал из города прежде, чем его бывшая любовница успела сказать хоть слово.

Друзья Родена возрадовались, пресса тоже. «Нью-Йорк Таймс» на первой странице оповестила читающую публику о том, что весь Париж только и говорит, что о предполагаемом разрыве Родена с герцогиней. По слухам, эта женщина «стала оказывать слишком большое влияние на мэтра… во многом прибрав к рукам его дела». Французы обрадовались еще больше, когда узнали об отъезде Шуазёль. Студия Родена, «избавившись от своего Цербера, вновь распахнула свои двери для всех друзей величайшего ваятеля торсов нашего времени», – объявил журнал Le Cri de Paris.

Рильке нашел эту ситуацию унизительной. Как и многие друзья Родена, он тоже радовался удалению «страшной» герцогини, но жалел, что старый художник не пришел к осознанию необходимости этого поступка сам, а был вынужден решиться на него под давлением постыдного обмана. Пустячная помеха, которую Роден в былые годы одним пинком сбросил бы со своего пути, на следующий день забыв о ней и думать, теперь подействовала на него сокрушительно. Горе старика казалось Рильке до того «смешным и нелепым», что едва ли не перечеркнуло в его восприятии все годы труда и борьбы скульптора.

Вернувшись домой после путешествия с Бере, Роден нашел гору писем с мольбами о прощении. «Я перестала жить. Мое сердце разбито – смерти я жду как избавления», – писала Шуазёль в одном из них. Даже ее муж и тот просил Родена принять несчастную женщину назад: «Если бы вы могли ее видеть. Не верю, что и тогда вы бы над ней не сжалились».

Так продолжалось еще два года. Однажды герцогиня даже ворвалась в студию Родена, укутанная черной вуалью, и бросилась к его ногам. Он перестал рисовать, вызвал секретаря, указал на женщину на