что Парижу пора стать для него не домом, а своего рода смотровой вышкой, а для жизни подойдут другие места. «Париж сам по себе работа, большая, утомительная, которую производишь, сам того не осознавая», – написал он однажды. Он чувствовал, что овладел теперь и толпой, и языком, и искусством этого города, взяв от них все, что было ему нужно для написания «Новых стихотворений» и «Мальте». «Всем лучшим, что мне удалось создать до сих пор, я обязан Парижу», – заключал он.

Княгиня ответила, что пришлет за ним автомобиль с шофером. В Дуино он может оставаться столько, сколько пожелает. Теоретически Рильке не любил механизмов – пишущая машинка и та была чересчур современна на его богемный взгляд, – но втайне радовался перспективе столь комфортного путешествия. Он велел шоферу везти его любимым маршрутом, через Авиньон и Канны в Сан-Ремо и Болонью. Через девять дней он будет уже в Дуино, навсегда оставив «такой памятный, утомительный и причудливый дом на рю де Варенн».

Зато Роден не имел ни малейшего желания съезжать. Ему не верилось, что город не подпрыгнул от радости, когда он предложил ему столь щедрый дар. Отказавшись выполнить распоряжение правительства, он обратился в прессу с заявлением, что город хочет лишить своих граждан бесплатного музея. Чтобы расположить к себе журналистов, которые не особенно жаловали его как художника, он начал пропагандистскую кампанию в защиту отеля как памятника истории.

К началу следующего года Роден уже заручился поддержкой нескольких ключевых редакторов и сторонников охраны исторических памятников. При помощи подруги Родена Джудит Кладель были собраны подписи известных художников и влиятельных заказчиков под петицией против его изгнания из особняка. Выпустили брошюру, в которой Моне и Анатоль Франс высказывались в пользу создания музея Родена. «Если кто и заслужил такие особенные почести, то только он», – уверял Дебюсси. И, наконец, в январе 1912 года на пост премьер-министра Франции был избран давний друг Родена Раймон Пуанкаре.

Но в мае, когда обстоятельства, казалось, уже начинали складываться в пользу скульптора, все рухнуло. Между ним и главным редактором газеты «Фигаро» разгорелась публичная свара, предметом которой послужила недавняя постановка Русского балета в Париже. Сергей Дягилев боялся, что финальная сцена балета «Послеполуденный отдых фавна», когда танцовщик Вацлав Нижинский изображал на сцене оргазм, может вызвать неудовольствие критиков и публики. И не зря: редактор «Фигаро» Гастон Кальмет разместил на первой странице газеты свою статью, в которой осуждал «исполненные скотского эротизма движения и глубоко бесстыдные жесты» русского танцовщика.

Художники в большинстве своем не разделяли мнения Кальмета, тем более что многие из них сотрудничали с труппой Дягилева уже не первый год. (Костюмы для танцовщиков шились по эскизам Матисса, Пикассо и Коко Шанель.) Рильке тоже до того был тронут танцем Нижинского, что даже выражал желание написать о нем стихотворение: «оно преследует меня, оно повелевает: я должен, должен…»

Роден согласился написать для «Утра», газеты-конкурента «Фигаро», статью в защиту пластической звезды труппы Дягилева. «Когда занавес открывается, и он лежит на сцене – одно колено приподнято, флейта у губ – можно подумать, что перед нами ожившая статуя; и ничего не может быть поразительнее того мига, когда он, подчиняясь порыву, ложится на тайный полог лицом вниз, целует его и прижимается к нему в страстном самозабвении».

Редактор «Фигаро» в долгу не остался: по его словам, не было ничего удивительного в том, что именно Роден выступил в защиту неприличного представления. Кто, как не он, отважился совсем недавно на выступление еще более гнусное: выставил в стенах монастырской школы свои рисунки обнаженных, надругавшись тем самым над святостью. Потворствовать такому кощунству могут лишь «оголтелые почитатели и самодовольные снобы». Но и это еще было не все, следующий удар Кальмета оказался едва ли не смертельным: «Не укладывается в голове, что государство – а точнее, французские налогоплательщики – выложили из своего кармана пять миллионов франков только для того, чтобы сохранить “Отель Бирон” как дом для богатейшего скульптора во Франции. Вот где настоящий скандал, и дело правительства положить ему конец».

Статья спровоцировала отклики других печатных изданий, которые с удовольствием вмешались в эту свару. Так, в одной газете опубликовали карикатуру: обнаженная модель спрашивает Родена, куда ей положить свою одежду. Он отвечает: «Рядом, в часовне». И не важно, что Роден был не единственным жильцом «Отеля Бирон» и что он никогда не занимал помещение часовни, и, конечно же, он исправно платил арендную плату за снимаемые помещения. Пресса с восторгом перемывала косточки Родену, а вскоре добралась и до его веселых соседей по дому, в частности до Эдуарда де Макса, которого тут же обвинили в том, что он превратил часовню в притон разврата. В особенности всех задевала ванна, установленная актером в ризнице, она стала буквально знаменем кампании, которую католическая церковь развернула против жильцов этого дома.

Роден скоро пожалел о своем решении в кои-то веки ввязаться в публичный спор. Отдача оказалась столь болезненной, что почти свела на нет все его усилия по достижению собственной цели. В конце мая друг скульптора, граф Кесслер, видя, в каком подавленном состоянии пребывает Роден, собрал Нижинского, Дягилева и Гуго фон Гофмансталя на «военный совет», где было решено встретиться с самими скульптором и договориться о мерах по его защите.

Дверь им открыла трепещущая Шуазёль. С заплаканными глазами она сказала, что Роден «принял все очень близко к сердцу», как если бы «кто-нибудь взял и намеренно уничтожил одну из его лучших мраморных статуй». Она уверяла, что если Родена выгонят из особняка, она лично примет все меры к тому, чтобы ни одной работы маэстро не осталось во Франции.

Тут появился сам Роден, растрепанный и всклокоченный. Унизанной бриллиантовыми перстнями рукой Шуазёль убрала с его лба выбившуюся прядь. Он сказал им, что не столь мстителен, как его подруга. И вообще, если бы он требовал опровержений каждой пакости, какую писали в его адрес в газетах, то всю жизнь только и делал бы, что воевал с ними, а не работал. Так что «военному совету» Кесслера оставалось разве что выпить чаю и попытаться утешить старика.

Перебранка Родена с журналистами продолжалась еще несколько месяцев, пока кабинет министров Пуанкаре не принял историческое решение принять дар Родена в обмен на право его пожизненного проживания в «Отеле Бирон» в качестве его единственного обитателя.

Но Кальмет не унимался и продолжал свои провокации до 1916 года, когда в офис газеты «Фигаро» вошла жена тогдашнего министра финансов Франции. В руке ее был пистолет, и она, разъяренная тем, что Кальмет