– Чем? – девушка удивленно взглянула на Кочеткова.

– Ну как чем? – пожал плечами раненый. – Спреем против прекурсоров. По сорок рублей в любом продмаге. Знаешь, в таких флакончиках красных, с букашкой. Еще можно мыться чаще, чтобы их вывести. Чистота в этом вопросе дело первостатейное.

– Дурак ты, Драйвер. – огорчилась Кали. – Я же тебе о серьезных вещах говорю!

– Особенно когда прикладом да по головушке буйной…

– Ну, я же извинилась!

– Глядите, как все просто! – Пашка прищурился и вдруг, хлопнув ладонью об ладонь, расхохотался. – Не бывает такого, Кали. Ну честно, не бывает. Для меня ведь твой монолог звучит примерно следующим образом: ты, мол, прости меня, милый, что я тебе нож в ногу воткнула – переволновалась, с кем не бывает! Бред, не находишь?

Кали замолчала и, обиженно надув губы, придала своему лицу настолько оскорбленный вид, что Пашке почему-то стало стыдно.

– Ладно, – выдохнул он и, отмахнувшись, повернулся к стене. – Можешь и дальше играть в эту игру, а у меня отчаянно болит голова и спать хочется.

– Потом поспишь. – В комнату ввалился тот самый мужик со стволом и, настороженно оглядев собравшихся, сделал неопределенный жест рукой. – Старший ждет, так что ноги в руки, и вперед.

– А если не пойду? – поинтересовался Кочетков, намеренно не поворачиваясь к говорившему лицом. – Снова по затылку вдаришь?

– Надо будет, так и вдарю, – последовал спокойный ответ. – А если у тебя какие проблемы есть, так кушай витамины. Полезно.

Снова пришлось немного прогуляться, впрочем, Кочетков особо не возражал. И если в прошлый раз подобное путешествие происходило под дулом, то теперь можно было не спешить и как следует оглядеться. Населенный путь на поверку оказался обитаемым.

Несколько изб, стоящих рядком, поддерживались в презентабельном состоянии, о чем говорили починенные заборы, побеленные ставни и грядки с картошкой. В некоторых дворах были припаркованы старенькие, видавшие виды автомобили, а около одного дома Пашка заметил даже прицеп с пристегнутой к нему моторной лодкой.

Особняком стояли хозяйственные постройки, коровники, ангары с ржавой техникой, среди которой угадывался даже трактор «Беларусь».

Несколько кирпичных строений, стоящих особняком на приличном расстоянии от самого поселка, показались Кочеткову наиболее запущенными. Шифер с крыш в нескольких местах был сорван, кое-где просело и само здание, покосившись и сиротливо посматривая в небо пустыми оконными проемами. И если раньше здесь кипела жизнь, сновали туда и сюда колхозники, ревели грузовики, перевозя молодняк и бидоны с парным молоком, то теперь тут происходило что-то странное. Земля около входа в один из хлевов была взрыта почвозацепами шин припаркованной неподалеку «Нивы», а на подступах появились вечные спутники человека – отходы. Напрягали и странные подкопы по углам здания. Создавалось впечатление, что сначала в основании были прокопаны ямы, а потом их на скорую руку засыпали, даже не потрудившись утрамбовать землю. Перескакивая через очередную кучу с отходами, Кочетков сокрушенно покачал головой:

– Что же вы так? – и в один удар каблука вбил в землю пустую жестянку из-под пива. – Сорите, землю пачкаете?

Но ответа не получил. Кали была занята своими мыслями, то и дело переговаривалась с кем-то по телефону, а мужик с ружьем хоть и растерял немного злости, но бдительности не потерял и внимательно следил за каждым Пашкиным движением.

– Топай, – всполошился конвоир, но Кочеткову почему-то вовсе не хотелось идти в ту сторону, куда его вели сопровождающие. – Не мы это сорим. Раньше тут шпана наезжала, творила что-то. Мы их шуганули, а на уборку территории ни времени нет, ни средств.

С новыми впечатлениями пришло какое-то странное ощущение. Правильное и неправильное, верное и неверное, как очевидная орфографическая ошибка или струя теплого воздуха в холодном помещении. Что-то выбивающееся из общей картины, необъяснимое, плохое. Такое количество «не» в одном ощущении показалось Пашке тревожным. Эта мысль всплыла в голове сама по себе, будто кто-то незаметно подбросил ее туда.

Предчувствие чего-то необыкновенного, того, что невозможно описать, приходило по капли, просачиваясь сквозь ткань мироздания…

– Плохо мне что-то, – наконец решился пожаловаться Кочетков, однако провожатые его почему-то не слушали. Едва процессия поравнялась с полуоткрытыми дверьми ангара, как парень с ружьем, имени которого Пашка так и не узнал, толкнул его в проход и, навалившись, грохнул дверью.

Беспокойство усилилось. Пашка сначала подумал, что вновь идет отторжение, но чем больше он думал и сравнивал, тем больше обретал уверенность, что причина его недомогания другая. Однако думать об этом было сложно, так как прибавившееся чувство опасности кардинально меняло приоритеты. Здание изнутри на новую темницу похоже не было. Дыры в потолке, кое-как заколоченные окна, доски на которых местам прогнили, а кое-где и вовсе отвалились с деревянных щитов. Из этого узилища, наверное, даже слон смог бы сбежать в любой момент.

Едкий, сладковатый запах разложившейся органики, прелого сена и человеческих испражнений создавал неповторимый букет, да такой, что дышать было сложно.

Пашка закашлялся и поспешно прикрыл нос рукой.

– К черту. Уроды! Если они решили меня убить, то зачем же так сурово? Я бы согласился и на пулю.

Осторожно шагая вперед, Кочетков старался понять, что это за место встречи, и что старший этих бандитов может делать в такой выгребной яме, но плохое освещение не позволяло как следует осмотреть помещение. Шаг, еще шаг. Осторожно переставляя ноги, Кочетков крался по стенке, вслушиваясь в каждый звук, шорох или дуновение ветра.

Что вдруг произошло, понять Кочетков не смог. Просто в один момент картинка перед глазами потеряла свои очертания, будто смазалась. Звуки поплыли, свет раскрасил мир в новые, незнакомые и неправильные краски, и даже сердце начало стучать в причудливом папуасском ритме.

Первый звук в этом новом мире – за исключением собственного тяжелого дыхания, – который он услышал, сложился в вопрос:

– Как себя чувствуешь, Павел?

– Что-то мне нехорошо, – вновь произнес он в пустоту, и кто-то сочувственно зацокал языком.

– Это еще ничего, дружище. Это еще не самое худшее.

Пашка прищурился, пытаясь понять, откуда доносится голос, но крупные капли пота, выступившие на лбу, струились, ослепляя, и чья-то невидимая гигантская ладонь, не позволяя поднять голову, старалась остановить движение. Становилось все хуже, и вот что странно, самочувствие резко снижалось именно тогда, когда голос незнакомца из темноты приближался, становился громким, отчетливым и узнаваемым… с трудом, с огромным усилием…

– А что же еще хуже? – Хрипло сплюнув, Пашка сбросил с себя накатывающее облако небытия и на негнущихся ногах, будто игрушечный деревянный солдатик, упрямо двинулся на голос.