— Для начала я согласился на эту работу, — поделился Уолтер. — Я просто спать по ночам не мог. Не мог терпеть того, что происходит со страной. Клинтон вообще ничего не сделал для окружающей среды. Ни хре-на. Он хотел, чтобы все плясали под Fleetwood Mac. «Не переставай думать о завтрашнем дне»? Да херня это все. О природе завтрашнего дня он точно не думал. А Гор был слишком тюфяком, чтобы поднять зеленый флаг, и слишком милягой, чтобы по-настоящему сражаться во Флориде. В Сент-Поле мне было еще терпимо, но мне все время приходилось ездить по штату по работе, и каждый раз, когда я выезжал за пределы города, мне словно кислоту в лицо плескали. Застройка низкой плотности, она же фрагментация, — хуже всего. И повсюду внедорожники, снегоходы, гидроциклы, мотовездеходы, двухакровые лужайки. Гребаные зеленые одновидовые, вычищенные химикатами лужайки.

— Я нашла карты, — сказала Лалита.

— Да, здесь хорошо виден процесс фрагментации. — Уолтер протянул Кацу две ламинированные карты. — На первой — состояние среды на 1900 год, на второй — на 2000-й.

— Экономический рост, ясно, — заметил Кац.

— Застройка проводилась абсолютно бессмысленно. Если бы все не было так фрагментировано, нам бы хватило места для обустройства других видов птиц.

— Об этом приятно помечтать, согласен, — согласился Кац. Оглядываясь назад, было ясно, что все предвещало, что его друг станет одним из тех, кто таскает с собой брошюрки и проспекты на все случаи жизни. Но его по-прежнему удивляло, в какого злобствующего типа Уолтер превратился за последние два года.

— Вот из-за этого я по ночам и не спал, — сказал Уолтер. — Из-за фрагментации. Эта проблема есть везде. Как интернет или кабельное телевидение — нет никакой централизации, никакого общественного соглашения, в воздухе просто носятся мириады частичек отвлекающего шума. Невозможно уже просто сесть и нормально поговорить — вокруг сплошной дешевый мусор и дерьмовое развитие. Все настоящее, подлинное, честное отмирает. С интеллектуальной и культурной точки зрения мы скачем по миру как бильярдные шары, возбуждаемые ближайшими случайными раздражителями.

— В интернете есть неплохая порнушка, — вставил Кац. — Мне говорили.

— В Миннесоте мне не удавалось добиться никакой системности. Мы просто собирали разрозненные кусочки. В Северной Америке обитает примерно шесть сотен видов птиц, и треть из них страдает от фрагментации. Идея Вина заключалась в том, что, если две сотни богачей выберут по одному виду птиц каждый и оградят от фрагментации их ареалы обитания, мы сумеем спасти их всех.

— Лесной певун — очень привередливая птичка, — сказала Лалита.

— Он обитает на верхушках деревьев в зрелых лиственных лесах. Как только птенцы обучаются полету, семейство перебирается в подлесок для безопасности. Но леса вырубают ради древесины и угля, а в порослевых лесах нет достаточно густого подлеска, и все они разбиты на части дорогами, фермами, шахтами, что делает певуна легкой добычей для кошек, енотов и ворон.

— В общем, не успеете оглянуться, как лесному певуну придет конец, — подытожила Лалита.

— Звучит пугающе, — признал Кац. — Хотя это всего лишь одна птичка.

— У каждого вида есть неотчуждаемое право на существование, — завил Уолтер.

— Конечно. Разумеется. Я просто пытаюсь понять, откуда ноги растут. В колледже ты птицами не интересовался. Тогда тебя больше интересовали перенаселение и ограничение рождаемости.

Уолтер и Лалита снова переглянулись.

— Мы ждем вашей помощи именно в том, что касается перенаселения.

Кац расхохотался:

— Я уже и так делаю все, что могу.

Уолтер тем временем шуршал ламинированными страницами.

— Во время бессонницы я начал разматывать клубок обратно, — принялся объяснять он. — Помнишь разные виды причин у Аристотеля? Производящая, формальная, конечная? В общем, дикие кошки и вороны, которые разоряют гнезда, являются производящей причиной вымирания певунов. А формальная причина — фрагментация. Но что такое конечная причина? Конечная причина — это корень практически всех наших проблем. Конечная причина заключается в том, что на этой планете слишком много людей. Особенно ясно это становится в Южной Америке. Да, потребление на душу населения растет, а китайцы нелегально уничтожают ресурсы. Но в действительности проблема в избытке населения. Шесть детей на одну семью против полутора. Люди выбиваются из сил, чтобы прокормить детей, которых им велит иметь Папа Римский в своей безграничной мудрости, и загрязняют окружающую среду.

— Видели бы вы то, что нам довелось увидеть в Южной Америке, — добавила Лалита. — Узкие дороги, ужасная гарь из-за плохих моторов и дешевого бензина, голые горы и в каждой семье по восемь-десять детей. Омерзительно. Как-нибудь поезжайте с нами, посмотрим, понравится ли вам. Скоро так будет и у нас.

Чокнутая, подумал Кац. Знойная, но чокнутая. Уолтер протянул ему ламинированную таблицу с графиками.

— Только в Америке, — сказал он, — за следующие сорок лет население возрастет на пятьдесят процентов. Подумай о том, как переполнены пригороды уже сейчас, подумай о пробках, об уроне, который мы наносим природе, о том, как расползаются города, и о нашей зависимости от иностранной нефти. И прибавь к этому пятьдесят процентов. И это в Америке, где теоретически могло бы разместиться и больше народу. А теперь подумай о мировом углеродном выхлопе, о геноциде и голоде в Африке, об арабских нищих радикалах, о незаконном отлове рыбы в океанах, о нелегальных израильских поселениях, о китайских нападках на Тибет, о миллионах бедняков в Пакистане, где есть ядерное оружие: почти все мировые проблемы можно было бы решить или облегчить, если бы в мире было меньше людей. Но тем не менее, — он протянул Кацу следующую таблицу, — к 2050 году на свет появится еще миллиард человек. Другими словами, на земле прибавится столько человек, сколько на ней было, когда мы с тобой еще монетки в ЮНИСЕФовские коробочки бросали.[51]

Те мизерные усилия, которые мы предпринимаем для спасения природы и сохранения хоть какого-то качества жизни, просто ничто перед голыми цифрами: люди могут изменить свои потребительские привычки. Это сложно, долго, но не невозможно — но если население будет продолжать расти, ничего не поможет.

— Вот это уже звучит знакомо, — сказал Кац. — Припоминаю массу споров на эту тему.

— В колледже я был повернут на этой теме. Но потом, как ты знаешь, тоже занялся размножением.

Кац поднял брови. Размножение — это интересный термин, когда речь идет о жене и детях.

— На свой лад я был частью культурного сдвига, который происходил в восьмидесятые и девяностые. В семидесятые о перенаселении говорили много — Пол Эрлих, Римский клуб, нулевой прирост, все дела. А потом внезапно перестали даже упоминать. Сначала это было связано с Зеленой революцией — то есть многие регионы по-прежнему голодают, но масштабы уже не такие катастрофические. А потом контроль рождаемости приобрел дурную политическую славу. В тоталитарном Китае проводят политику одного ребенка, Индира Ганди пропагандирует насильственную стерилизацию, и американских сторонников нулевого прироста начинают называть нативистами[52]и расистами. Либералы пугаются и замолкают. Даже Клуб Сьерра[53]умолк. А консерваторам, разумеется, было по хрен, потому что вся их идеология строится на эгоистичном наплевательстве на будущее, господнем плане и так далее. И теперь вся эта проблема похожа на опухоль — ты знаешь, что она растет внутри, но предпочитаешь просто не думать об этом.