Но как же хочется весточку-то послать… прямо сил нет.

Кончилось тем, что она остановилась на промежуточном варианте. Нарисовала семерку прямо на экране, а дедулю не тронула.

Цифра была заметна издалека, но лишь из-за удачного местоположения. А так-то небольшая, аккуратная, не сравнить с прежними, размашисто намазюканными.

Своей кровью написала, понимать надо.

И лучше бы на этом закрыть список… Тихо и незаметно добраться до пожарной лестницы и за ограду Базы ускользнуть так, чтоб никто не заметил. И пусть они тут потом целый месяц по своим коридорам ходят и оглядываются, пусть ждут, что за каждым поворотом, за каждым углом Лиза со скальпелем их подстерегает.

Решено: мобилей она больше не трогает, даже если один будет идти, – пропустит, пусть его идет… Незаметно добраться до лестницы важнее.

* * *

Ефрейтор Бунин носил фамилию великого русского писателя, но в изящной словесности отметился только затейливыми матерными конструкциями. И сейчас они, конструкции, рвались из души полноводным потоком, но вслух их Бунин не произносил, и ступать старался как можно тише, чтобы не спугнуть до срока ссыкуля с погонялом Хлюст.

К приличному человеку такое погоняло не прилипнет, и был Хлюст тщедушен, ленив и труслив, но прописать ему инвалидность Бунин собрался не за это. За здоровенный фингал, набухавший у него, Бунина, под левым глазом. Попортил физию ефрейтору не ссыкуль, куда ему, – а громадный кулак Евсея, но ответить за то здоровьем предстояло именно Хлюсту. Судьба редко бывает справедливой.

В сегодняшней облаве и судьба, и тыкающий в строй палец Евсея свели Бунина в одну пару с Хлюстом. Если учесть, что правый рукав ефрейтора украшали три тоненькие синие полоски, каждая за три месяца службы (а в августе их сменит одна, но широкая), то не надо быть Спинозой, чтобы догадаться, кто в той паре стал бесправным рабом, а кто царем, богом и воинским начальником.

Бунин гонял ссыкуля в хвост и в гриву, за что и пострадал. Когда достаточно долгий период ничегонеделанья после второй облавы завершился и Евсеев устроил перекличку, Хлюста на месте не оказалось, он резвым кабанчиком мчался по техсекторам, потому что господину ефрейтору захотелось испить водички, а давиться технической из пожарного крана западло заслуженному бойцу с тремя синими полосками, такую воду пусть ссыкули лакают.

Евсей объяснений даже не слушал: залимонил в глаз и сказал, что если через пять минут двойка не предстанет перед ним в полном составе, он Бунина переломит пополам, засунув голову в задницу.

По-хорошему ссыкуль уже должен был вернуться, но запропал, а путь его лежал через неосвещенные техсектора, и заподозрить можно было бы всякое… Но Бунин не заподозрил, ему, едва метнулся на поиски, стуканули: трусливый ссыкуль в опасные места не полез, хоть и получил от ефрейтора ПРС-1 для защиты, – а двинулся дальней кружной дорогой. Бунин мог ее срезать, и изрядно, – ссыкулям знать коды на дверях не полагалось, в отличие от него. Он поспешил на перехват, постановив сейчас выдать Хлюсту лишь аванс, а главную дозу прописать после отбоя.

…За углом послышалось какое-то движение. Бунин, и без того не шумевший, подкрался вовсе бесшумно, выглянул и тут же увидел, что искал, – тщедушную фигуру в камуфляже.

Вот ведь гондон… Да кем он себя возомнил-то?

Хлюст, присев на корточки, изучал стену внизу у двери в поисках цифр, вовсе не для него нарисованных. Откляченная жопа ссыкуля прямо-таки взывала о добротном пинке, и Бунин устремился вперед уже не таясь – совсем как футболист, готовящийся пробить пенальти…

Его тяжелый ботинок прорезал воздух впустую – Хлюст с какой-то небывалой для него кошачьей ловкостью подпрыгнул и развернулся одним движением, и оказался вовсе не Хлюстом, и Бунин был так изумлен этим фактом, что не успел отреагировать на подлетающую к голове ПРС, и она вмазала, выбив искры из глаз, – серебристый высверк, метнувшийся к нему с другой стороны, ефрейтор не увидел и даже не сразу сообразил, что красное, обильно хлынувшее на «цифру», – его собственная кровь.

Весь мир окрасился в сто пятьдесят оттенков красного и розового. Бунин лежал, не понимая, когда успел упасть, и перед ним маячили на розовой стене написанные карандашом красные цифры, но он никак не мог их прочесть, расплывались перед глазами, а это было важно: прочесть, вскочить, скрыться за безопасной дверью…

Как на стене появилась еще одна цифра – большая и нарисованная значительно выше, – ефрейтор Бунин не увидел.

* * *

Ирка-давалка рухнула лицом вперед, но об пол не приложилась. Слишком много всякого добра было сложено здесь, в предбаннике управы. Ирка попросту не сумела долететь до пола, впилилась в невысокий штабелек из трех ящиков, разрушив его. Верхний ящик от толчка сполз с конструкции, звякнул об пол. Звяканье было стеклянное и достаточно громкое, но Ирку не заботило, что его может услышать смотрящий. Она подыхала от боли. Каким-то краешком сознания понимала: не сдохнет, дьявол не допустит, еще нужна ему. И все равно подыхала.

Потом сквозь стену боли пробилось кое-что… Она поначалу игнорировала, как проигнорировала возможность быть обнаруженной Семеном. Но «кое-что» оказалось важным и способным изменить все – и продолбилось-таки к сознанию Ирки.

Она поняла, что длинное и твердое, в финале падения ударившее ей в лицо и чуть не выбившее пару зубов, – горлышко стеклянной бутылки. И рядом в лоб ей упирается еще одно. А от другого ящика, соскользнувшего со штабелька и приложившегося об пол, поднимается резкий спиртовой дух.

Колпачок винтовой пробки она скорее содрала, чем свинтила, скрюченные болью пальцы слушались плохо. Пила, стоя на коленях рядом с ящиком, – глотала торопливо, как воду, стараясь влить в себя как можно больше к тому моменту, когда смотрящий Семен вломит ей люлей и вышвырнет. Что в бутылке настоящая водка, Ирка сообразила, но ей в тот момент было фиолетово, сгодилась бы сейчас и сивуха самой дурной очистки, чтобы залиться как можно быстрее и спастись от дьявола. Хоть на одну ночь избавиться от него.

Высосала бутылку до дна. Хотя не меньше четверти, наверное, пролила на блузку и на пол. Боль отступала, слабела, взорвавшаяся матка (которой у Ирки не было) вновь собралась в нечто компактное, хоть и болезненное. Разумеется, это была психосоматика чистой воды, анестетик-алкоголь никак не мог успеть добраться до нервных окончаний… Но Ирке реально стало легче.

Она потянулась ко второй бутылке, но уже на автомате… Вытащила из ящика, однако вскрыть не спешила. Отступление боли вернуло возможность мыслить, чем Ирка немедленно воспользовалась. Прикинула: Семен, похоже, ничего не услышал в своих наушниках. Так отчего она тормозит? Отчего старается вылакать все на месте, если никто не мешает? Ведь водка… это, бля, водка. С водкой она вновь станет королевой Затопья, пусть на час, но станет. За мужиками гоняться не придется, сами потянутся. В Затопье водка в цене.

Здоровенный деревянный ящик оказался ей не по силам. Ирка прикидывала, не снять ли ей блузку, завязав снизу узлом, но все устроилось еще лучше. Лежал там мешок – бумажный, но прочный, многослойный, и уже вскрытый – набитый какими-то небольшими кубическими пачечками, почти невесомыми. Пачки Ирка высыпала, не выясняя, что в них, – и начала перегружать бутылки в мешок, осторожно, стараясь не звякать.