Прикинула на вес – хватит, а то не допрет, – но не выдержала, добавила еще пару бутылок. И двинула к выходу.

Дьявол опасливо притих.

Знал, паскудник, что с пьяной Иркой шутки плохи. Она на кураже всякое сотворить может, и творила, случалось, – как-то раз после попытки выковырять его вилкой дьявол с неделю просидел на голодном пайке, пока все не зарастил, не вылечил.

На улице оказалось, что прихваченные две лишние бутылки – и в самом деле лишние. Поколебавшись, Ирка зашагала к Пахому, до него было вдвое ближе.

* * *

Вот и она. Единственная нужная ей лестница, единственная и неповторимая.

Дошла… Добралась, мать вашу!

Пожарная лестница совсем не была похожа на ту, из ее сна.

Хотя саму лестницу Лиза пока не видела, – может, внутри шахты сходства больше…

Но на лестницу-во-сне она выбежала напрямую из коридора (тоже непохожего, реальный был гораздо просторнее и обшит металлическими листами), а путь к лестнице-в-реальности преграждала металлическая дверь. Не страшно, разберется, цифровой замок – штука знакомая.

Для экономии времени она поискала написанные карандашом цифры снизу – слева от двери, справа. Не нашла. Ладно, обойдется без них.

Только-только потянулась ладонью к замку – за спиной раздался спокойный и уверенный голос:

– Елизавета Пахомовна, я попросил бы вас ненадолго задержаться для важного разговора.

Лиза замерла, не закончив движение.

В голове мелькнула мысль: она все-таки уснула там, в комнате с экраном и мертвым дедулькой. Засмотрелась на кинишко и не заметила, как сморило. А во сне снова побежала сюда – куда рвется наяву, туда и побежала, ничего удивительного.

Услышанная фраза для яви неуместна. Наяву ей бы закричали «Стоять, сука!» или что-то еще в том же духе.

Мысль была хорошая. Утешительная. Она успокаивала: расслабься, ничего страшного, скоро проснешься и наконец-таки придешь сюда наяву… Но Лиза ей не верила. Стояла, пялилась на дверь перед носом и видела: дверь покрашена небрежно, словно тут махали кисточками мобили, думая о том, о чем они всегда думают. Вот здесь чуть недокрашено, сквозь крохотный разрыв в новой краске видна старая, почти того же колера, но слегка темнее… И вот здесь такой же дефект. А рядом прилип к двери волосок, выпавший из кисти…

Не сон. Во сне мозг рисует картины размашисто, малюсенькие детали игнорируя. Выпавший из кисточки волосок никогда не приснится.

– Вы не могли бы развернуться, Елизавета Пахомовна? Я, конечно, могу беседовать и с вашим затылком, но видеть лицо собеседника как-то привычнее.

Она ждала этих слов. Или любых других, что скажет кровосос. Хотела хотя бы на слух прикинуть расстояние до него… Первый раз было не до того, так охренела.

Что она стоит под прицелом, Лиза не сомневалась. Так, как к ней, обратиться к противнику можно, только если обладаешь подавляющим преимуществом, делающим невозможным любое сопротивление. И если в придачу есть желание поиздеваться, поиграть, как кошка с пойманной мышью… Так что там не мобиль с глупой палкой. Там настоящий кровосос, матерый. Со стволом.

Дистанцию определить на слух не удалось. Мешали железные стены – порождали эхо и сбивали с толку. Но счет шел явно на метры.

Вперед или назад? Попытаться справиться с замком или с кровососом? Замок вскрыть проще, чем кровососову глотку, факт, – но сколько этих гадов окажется за дверью? Не один же он сюда приперся, сообразив, где единственный доступный Лизе путь наверх…

Пальцы медленно ползли к нагрудному карману, к скальпелю. Так же медленно петля дубинки сползала с кисти левой руки.

Повернуться, одновременно швырнув в него дубинку, приблизиться стремительным зигзагом… План так себе, но другого не придумать.

– Не надо этого делать.

– Чего? – ответила Лиза.

Она решила, что любой разговор ей на пользу, вдруг удастся заболтать так, что опустит ствол?

– Ничего не надо. Бросать ПРС в меня не надо. Скальпель тем более. Там ведь скальпель у вас, Елизавета Пахомовна? В нагрудном карманчике? Его тоже бросать не надо, не долетит. Слишком легкий, не метательный нож все-таки.

– Чего ты хочешь?

– Я уже сказал: поговорить. Хотел бы убить, сразу бы выстрелил в голову. Хотел бы стреножить, прострелил бы ногу. А у меня даже пистолет в кобуре. Так что развернитесь и поговорим.

Она решила: хуже не будет. Медленно развернулась.

Кровосос. Один. Не молоденький, как и все матерые кровососы, ежик волос серебрит седина. Но подтянутый, животом не отягощен. Руки пустые, пистолет, как и обещал, в кобуре. Правда, та расстегнута…

И тут она поняла, как сможет кровососа уделать. Ну точно… Сработает без осечки.

Наверное, она не уследила за лицом… Что-то мелькнуло там радостное, и кровосос мгновенно насторожился.

– Должен предупредить, Елизавета Пахомовна, что пистолет я умею доставать очень быстро. И стреляю неплохо. Если вы проигнорируете это предупреждение, то очень и очень меня разочаруете.

Вроде и не угрожал, а прозвучало так, словно ломтями резать пообещал… Где-то ведь она уже слышала такое, про разочарование… хоть и по-другому звучало.

Лиза вспомнила, где и от кого. Ткнула в кровососа обвиняющим жестом и сказала:

– Ты – Ковач.

* * *

Дрын дезертировал.

Абстрактно рассуждая, с ним могло произойти еще много чего.

Он мог отойти в сторонку отлить… далеко так в сторонку, прилично… и заблудился, и не может найти дорогу к лагерю. Леший кружит.

Его могли похитить лазутчики кровососов, тишком подползшие к лагерю. Почему только его из всех, вопрос отдельный, но могли.

Его могла сожрать без остатка неведомая хрень, якобы обитающая в здешних ядовито-зеленых водоемчиках.

Но Марьяше казалось, что никто Дрына не сжирал и не похищал. Что он своей волей покинул тайком лагерь без приказа или разрешения командира, а это всегда и везде называется дезертирством.

Потому что никто не ходит отлить с рюкзаком. Потому что кровососы повязали бы всех, а пришлось бы им по какой-то причине выбирать одного, выбрали бы Марьяшу, покрытый лишаями плешивец им детей не нарожает. Потому что неведомая болотная хрень, по слухам, вообще никого не жрет, – растерзает на куски и бросит, а ни единого куска Дрына поблизости не валялось, в отдалении тоже.

Обнаружил факт дезертирства Хрюнчик. Как и все, он снова улегся после дикого вопля Дрына, переполошившего лагерь, а поднялся ближе к утру – отлить, причем отлить, как все нормальные люди: без рюкзака и в шаге от входа в свою палатку (вернее, в свою и Щюлкину).

Отлил, прошел к костру – узнать, кто сейчас дежурит и когда его, Хрюнчика, смена. Может, и не стоит ложиться и стараться снова уснуть, если осталось всего чуть.