— Вы свободны в субботу? — спросил он.

— Да.

— У меня есть билеты на концерт. Хотите пойти?

— На концерт… — На лице ее невольно появилась улыбка. — С удовольствием!

— Тогда я заеду за вами. Около семи. И еще, Пенелопа, пожалуйста, получите разрешение вернуться позже установленного срока.

Концерт был в Саутси. Энн Зайглер и Уэбстер Бут пели модные песенки — «Одна только роза», «Ты для меня — единственная в мире».

Амброз держал ее за руку. На обратном пути, остановив машину в тихом переулке неподалеку от казармы, он обнял ее вместе с пронафталиненным жакетом и стал целовать. До сих пор ни один мужчина не целовал Пенелопу, а к такому надо привыкнуть, но она довольно скоро освоилась и почувствовала, что это вовсе не так уж и неприятно. Напротив, близость красивого молодого человека, запах чистоты и свежести, исходящий от его кожи, вызвали странный отклик в ее теле, никогда прежде не испытанное волнение. Где-то глубоко-глубоко что-то разгоралось: то ли боль, то ли не боль.

— Пенелопа, девочка моя, чудо мое…

Однако ей удалось взглянуть через его плечо на приборную доску: часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого. Она с сожалением отодвинулась и, высвободившись из объятий, привычным жестом подняла руку, поправляя растрепавшиеся волосы.

— Мне пора, — сказала она, — а то опоздаю.

Амброз вздохнул и нехотя отпустил ее.

— Проклятые часы. Проклятое время.

— Не сердись.

— Ты же не виновата. Ничего, мы что-нибудь придумаем.

— Что мы можем придумать?

— У меня в выходные увольнительная. А ты, ты могла бы тоже получить увольнительную?

— Когда, в эти выходные?

— Да.

— Постараюсь.

— Мы могли бы поехать в Лондон. Пойти в театр. И переночевать там.

— Ой, это просто замечательно! У меня ни разу не было выходного. Я обязательно добьюсь, чтобы меня отпустили.

— Есть, правда, небольшая загвоздка… — Он озабоченно нахмурился. — Моя родительница сдала свою квартиру одному зануде, морскому пехотинцу, поэтому туда нам дорога заказана. Конечно, я могу переночевать в клубе, только вот…

Пенелопе было приятно разрешить все его затруднения.

— Мы пойдем к нам.

— К вам?!

Она расхохоталась.

— Да не в Порткеррис, глупый, а в наш лондонский дом.

— У вас дом в Лондоне?

— Да. На Оукли-стрит. Видишь, как все просто. У меня и ключ есть.

Не может быть, уж очень удачно все складывается.

— Твой собственный дом?!

Пенелопа продолжала смеяться.

— Ну, не совсем, вернее будет сказать — папин.

— А они не будут возражать? Твои родители?

— Мои родители? Не понимаю, почему они должны возражать?

Амброз хотел было объяснить почему, но передумал. Мать француженка, отец художник, одно слово, богема. У него никогда в жизни не было друзей из этого круга, но сейчас он понял, что встреча с миром богемы состоялась.

— Вовсе не должны, я просто так спросил, — поспешил он разуверить ее. Неужели ему так повезло? Даже не верится.

— Но ты так удивился.

— Пожалуй, — согласился он, улыбаясь обольстительнейшей из своих улыбок. — Но с тобой, похоже, ничему не надо удивляться. Наверное, я должен просто принимать все, что ты делаешь.

— Тебе это нравится?

— Да, нравится, не скрою.

Он отвез ее в казармы, поцеловал на прощание… Она вылезла из машины и пошла к себе в такой растерянности, что забыла расписаться в журнале, и ее вернула дежурная, которая была в отвратительном настроении, потому что приглянувшийся ей молодой ефрейтор пригласил в кино другую.

Пенелопа получила увольнительную на выходные, а Амброз доложил начальству, что один из его друзей, лейтенант добровольного резерва военно-морских сил, имеющий большие связи в театральном мире, достал два билета на «Жизнь в вихре вальса» в театре «Друри-Лейн». Потом он уговорил приятеля поделиться с ним бензином, а другого столь же легковерного лейтенанта — одолжить ему пять фунтов. После полудня в субботу он въехал во двор женской казармы и остановился возле входа, эффектно взвихрив гравий на дорожке. Мимо проходила молоденькая рядовая, он попросил ее оказать ему любезность и найти рядовую Стерн: младший лейтенант Килинг ждет ее, все готово к отъезду. Увидев спортивный автомобиль и красивого молодого офицера, девица выпучила глаза, но Амброз привык к такой реакции.

«Я должен смириться и без удивления принимать все, что ты делаешь», — в шутку сказал он Пенелопе в тот первый вечер, но сейчас, когда она наконец появилась, не удивиться было трудно: на ней была форма, через руку перекинут старый выхухолевый жакет, на плече кожаная сумочка, и это все!

— Где же твой багаж? — спросил он, когда она уселась в машину и положила свернутый жакет вниз, себе в ноги.

— Вот он. — Она подняла свою сумочку.

— Что? И это все?! Мы уезжаем в Лондон на выходные, у нас билеты в театр, и что же, ты собираешься все это время демонстрировать свой патриотизм, щеголяя в форме?

— Ну конечно нет, глупый. Ведь я еду домой. Там у меня полно платьев. Найду, что надеть.

Амброзу вспомнилась мать, которая покупала новый туалет каждый раз, как ей предстояло показаться на людях, и по меньшей мере два часа примеряла его.

— А зубная щетка?

— Зубная щетка и расческа у меня в сумочке. Больше мне ничего не надо. Ну что, едем мы в Лондон или не едем?

Был ясный солнечный день — именно в такой день нужно все бросить и бежать прочь от постылой службы с девушкой, которая тебе нравится, устроить себе праздник и радоваться, радоваться жизни. Амброз выбрал дорогу, которая поднималась на Портсдаун-хилл, и Пенелопа, наблюдая весь Портсмут сверху, весело с ним попрощалась. Они миновали Пербрук, холмистый Даунс и в Питерсфильде решили, что пора перекусить, остановились возле кафе и зашли. Амброз заказал пива, а приветливая хозяйка сделала им бутерброды с ветчиной и мило украсила их кудрявой ярко-желтой маринованной брюссельской капустой, которую достала из банки.

Потом они двинулись дальше — Хейзлмир, Фарнем, Гилдфорд и, наконец, Лондон; они въехали в него через Хаммерсмит по Кингз-роуд и вскоре свернули на Оукли-стрит, такую любимую, родную. В конце ее был мост Альберта, кричали чайки, гудели буксиры, и так приятно было дышать солоноватым илистым запахом реки.

— Ну вот мы и дома.

Амброз остановил машину, выключил двигатель и стал с почтением разглядывать фасад высокого величественного дома с портиком.