Сад и в самом деле был очень большой, с зелеными лужайками, клумбами, цветочными бордюрами по краям дорожек и покосившейся беседкой, увитой зеленью.

— А это что за сарай?

— Это не сарай, это лондонская студия папы. Но я не могу тебе ее показать, у меня ключа нет. Впрочем, там не очень интересно: она вся забита полотнами, красками, садовой мебелью и раскладушками. Папа́ обожает хлам. Мы все обожаем. Не можем расстаться с самым безнадежным старьем. Каждый раз, как мы приезжаем в Лондон, папа́ объявляет, что непременно разберет студию, но никогда этого не делает. Наверное, потому, что каждая вещь для него связана с прошлым. А может быть, просто ленится. — Пенелопа вздохнула. — Холодно. Пойдем в дом, я покажу тебе остальное.

Амброз молча пошел за ней с выражением вежливого интереса на лице, и никто бы не догадался, что мысль его лихорадочно работает, складывая преимущества и вычитая недостатки, как настоящий арифмометр. Да, этот старый лондонский дом основательно запущен, у его хозяев необычный уклад жизни, но на Амброза он произвел сильное впечатление — какой же дом большой, величественный! Изящная, со вкусом обставленная квартира его матери не шла с ним ни в какое сравнение.

Одновременно Амброз размышлял о небрежно брошенных словах Пенелопы, из которых складывалась картина жизни ее семьи — чарующе романтичной жизни богемы. Рядом с ней его собственная жизнь так скучна и обыкновенна. Родился в Лондоне, каждое лето его возили в Торки или во Фринтон, потом привилегированная школа, потом флот, который стал продолжением школы, только добавилась муштра. Он даже ни разу не был в море, и на корабль попадет, только когда окончит училище.

А Пенелопа вольная птица. Она живала в Париже, ее семье принадлежит не только этот домище в Лондоне, но и коттедж в Корнуолле. Амброз стал мысленно рисовать их корнуоллские владения: недавно он прочел «Ребекку» Дафны Дюморье, и ему представился особняк типа «Мэндерли», что-то елизаветинское, с подъездной дорожкой длиною в милю, обсаженной гортензиями. Отец знаменитый художник, мать француженка, и поездка в гости к друзьям на юг Франции в шикарном «бентли» для них самое обыкновенное дело. Ничто не вызывало у Амброза такой зависти, как этот автомобиль. Всю жизнь он страстно мечтал о такой машине, это был символ высокого положения в обществе, прочного богатства и легкой эксцентричности, которая лишь усиливает шарм, — словом, автомобиль для настоящего мужчины.

Взволнованный этими мыслями, а также желанием выведать у Пенелопы как можно больше, он двинулся за ней в дом, прошел весь нижний этаж, поднялся по темной узкой лестнице. Открыв еще одну дверь, они оказались в парадном холле дома, просторном и изысканном, с прекрасным веерообразным окном над парадной дверью и широкой винтовой лестницей с низкими ступенями, ведущей на второй этаж. Он с изумлением озирался, потрясенный неожиданно открывшимся великолепием.

— Тут все в таком запустении, — вздохнула Пенелопа, как бы извиняясь, но Амброз решительно никакого запустения не углядел. — И это ужасное темное пятно на обоях, где висели «Собиратели ракушек». Это папина любимая картина, он боялся, что она погибнет во время бомбежек, и мы с Софи специально приехали сюда, чтобы упаковать ее и отправить в Корнуолл. Без нее дом словно что-то утратил.

Амброз шагнул к лестнице, горя нетерпением подняться выше и посмотреть, что там, но Пенелопа остановила его:

— Нет, мы туда не пойдем. — Она открыла дверь. — Это спальня моих родителей. Раньше здесь, кажется, была столовая, окна выходят в сад. Утром в ней изумительно, столько солнца. А это моя комната, окнами на улицу. Это ванная. А здесь мамины стиральная машина, пылесос, утюги и прочее. Вот, собственно, и все.

Экскурсия была закончена. Амброз вернулся к подножию лестницы и поглядел наверх.

— А кто живет в остальной части дома?

— О, у нас тут много народу. Семья Хардкасл, Клиффорды, в мансарде Фридманы.

— Жильцы, стало быть. — Он чуть не подавился этим словом, вспомнив, с каким невыразимым презрением всегда произносила его миссис Килинг.

— Да, наверное, можно назвать их и так. Мы очень их любим. Представляешь, полный дом друзей. Кстати, я чуть не забыла: надо зайти к Элизабет Клиффорд, поздороваться. Я пыталась позвонить ей, но было занято, а потом я закрутилась.

— Ты ей скажешь, что я здесь с тобой?

— Конечно! Пойдем со мной! Она изумительная, и, я уверена, тебе тоже понравится.

— Нет, по-моему, мне ходить к ним не стоит.

— Тогда ступай на кухню, поставь чайник — мы выпьем чаю. Наверняка Элизабет даст мне кусок пирога или печенья, а потом мы пойдем в магазин и купим яиц, хлеба и еще чего-нибудь, иначе нам будет нечем завтракать.

Она была похожа на Венди[15] из «Питера Пэна».

— Согласен. Я сейчас.

И она побежала вверх по лестнице, а Амброз так и остался стоять в холле, глядя, как мелькают ее длинные ноги. Он задумался. Его, обычно такого уверенного в себе, сейчас мучили непривычная растерянность и неприятное подозрение, что, придя сюда, в дом Пенелопы, он каким-то образом потерял контроль над развитием событий. Такого с ним никогда не случалось, и он заволновался. Его кольнуло страшное предчувствие, что ее удивительная наивность в сочетании со свободой от условностей могут подействовать на него не менее сокрушительно, чем крепкий сухой мартини, и окончательно выбьют почву из-под ног.

Большую печь в кухне надо было растапливать, но нашелся электрический чайник. Амброз наполнил его и включил. Наступили ранние февральские сумерки. В большой темной комнате было холодно, но в гостиной в камине были сложены щепки для растопки и даже бумага. Он чиркнул зажигалкой и стал смотреть, как разгораются щепки, потом насыпал угля из медного ведра, подложил несколько поленьев. К тому времени, как спустилась Пенелопа, в камине уже полыхал жаркий огонь и весело пел чайник.

— Ой, как чудесно, что ты затопил камин! С ним жизнь сразу теплеет и светлеет. Пирога не было, но я принесла немного хлеба и маргарина. Погоди, что-то тут не так. — Она нахмурилась, словно пытаясь понять, что именно, и вдруг улыбнулась. — Ну конечно — часы. Часы стоят. Амброз, заведи их, пожалуйста. Они так приятно тикают.

Часы были старинные, они висели высоко на стене. Он пододвинул стул, встал на него, открыл стеклянную дверцу, перевел стрелки и повернул большой ключ. Пенелопа тем временем достала из буфета чашки, блюдца и заварочный чайник.

— Ты повидала ваших друзей?

Часы пошли, и Амброз спрыгнул на пол.

— Нет, Элизабет куда-то ушла, но я поднялась выше, и Лала Фридман оказалась дома. Я очень рада, что встретилась с ней, потому что тревожилась за них с мужем. Понимаешь, они беженцы, молодые евреи, жили раньше в Мюнхене и чудом выбрались из этого кошмара. Когда я в последний раз видела Вилли, мне показалось, что он на грани нервного срыва. — Она хотела признаться Амброзу, что из-за Вилли и пошла в армию добровольцем, но передумала. А вдруг он не поймет? — Лала мне сказала, что Вилли стал спокойнее, нашел другую работу, а она — она ждет ребенка. Удивительно приятная молодая женщина. И очень образованная, дает уроки музыки. Чай придется пить без молока, тебе наливать?