Мечтаю, чтобы у меня были ответы, но, похоже, в последнее время вопросы – это все, на что я могу рассчитывать.

– Спасибо, – благодарю я.

– Пожалуйста.

Мы на мгновение встречаемся взглядами. Кажется, Окли хочет добавить что-то еще, но тут машина останавливается, и мы сразу же отводим глаза.

– Приехали, – сообщает Большой Ди.

– Ты была когда-нибудь на студии? – спрашивает Окли, пока мы ждем открытия ворот. Особенный момент уже прошел, но я чувствую тепло и нежность в груди, пряча подаренный рецепт в холщовую сумку.

– Нет, – отвечаю я.

– Ну, тут нет ничего особенного. Комнаты со звукоизоляцией, много аппаратуры. Хочешь, проведу тебе экскурсию?

Возле ворот толпятся фотографы, которые, видимо, караулят приезжающих музыкантов. Они пытаются привлечь внимание Окли, а некоторые даже выкрикивают мое имя. Но Большой Ди закрывает Окли, а тот словно бы их не замечает.

– Конечно, – говорю я.

Здание студии двухэтажное.

– Наверху офисы, на первом этаже три звуконепроницаемые студии и наверху еще одна.

– Как это вообще работает?

– Зависит от того, какие отношения в группе.

– Серьезно?

– Да. – Он распахивает одну из дверей и пропускает меня вперед. – Если все в нормальных отношениях, то записываются все вместе. В другом случае студийная группа записывает мелодию, а потом все музыканты приезжают по отдельности и записывают свои партии. Потом звукорежиссер сводит все вместе, а потом те снова приезжают и записывают вокал.

– Похоже, это довольно сложно.

– Когда группа как большая дружная семья, то попроще, конечно.

В комнате стоят угловые кожаные черные диваны, пара табуретов, подставки для гитар и синтезатор.

– А барабанов нет? – спрашиваю я.

– Нет, барабанщики – самые ужасные люди. У каждого своя техника, а самые лучшие вообще не соглашаются записываться на чужом оборудовании.

Окли позволяет мне осторожно потрогать некоторые инструменты, а потом открывает дверь в следующую комнату – там гора аппаратуры с лампочками и ползунками, три огромных экрана и еще диваны. Повсюду пивные бутылки и стоит тяжелый запах табака.

– Воняет, да? Рабочее место Рена Джейкобса. Он гениальный звукач, но дымит как паровоз. Если бы он не был таким крутым, его бы давно выперли.

– Ты здесь не записываешься?

– Не-а. К счастью, этому инструменту автотюн не нужен. – Он касается собственного горла.

– Что это такое?

– Компьютерная программа, позволяющая звукорежиссеру менять высоту звуков, чтобы все попадало в ноты. Но я просто пою, пока не получится, а потом мой звукорежиссер собирает кусочки в один трек. Так уходит больше времени, но зато я точно знаю, что звучание настоящее. Ну так вот, здесь у нас разные микшеры – аналоговый и цифровой с несколькими дорожками…

Он показывает на аппаратуру, а я смотрю на его руки: мышцы напрягаются. Наверное, если бы у меня были такие, я бы тоже ими гордилась. Они действительно впечатляют.

Окли замечает, куда направлен мой взгляд, и понимающе подмигивает:

– Вся аппаратура здесь ультрасовременная.

Неужели я так заметно пялилась? Вот черт!

– Почему ты такой…

– Красивый?

– Нет. Накачанный. Ну, зачем тебе вообще мышцы? Тебе самому это нравится, или ради имиджа, или еще по какой-то причине?

Он засовывает руки в карманы:

– Ездить в туры – тяжелая работа. Нужно быть физически крепким. И, не буду врать, это положительно сказывается на продажах. А еще нравится девушкам.

Хорошо, что в этот раз он не подмигивает, а то я бы точно ему врезала. Но он прав: на него действительно приятно смотреть.

– Почему тебе так хочется работать с Донованом Кингом? – спрашиваю я, когда мы опять выходим в коридор.

– Что-то ты сегодня так и сыплешь вопросами.

Я пожимаю плечами.

– А ты – ответами.

Он останавливается и прислоняется к стене, а я встаю напротив.

– Кинг – гений. Он может вытащить из тебя музыку, о существовании которой ты даже не подозреваешь. Я уже два года пытаюсь что-нибудь записать, сменил четырех продюсеров, работал с десятком текстовиков. Джемил с самыми разными музыкантами – поп, рок, регги, даже рэп. Даже с ансамблем а капелла. Но потом, когда я это слушал, получалось все одно и то же – как три моих предыдущих альбома. Можно было бы вообще ничего не записывать, а просто взять старое, перемешать и выпустить. – Он в волнении запускает руку в волосы. – Но я не хочу так делать. Мои поклонники тоже бы это не одобрили. И уж точно не собираюсь снова ехать в тур и петь те же самые песни. Даже от одной мысли, что придется еще раз поехать в турне с тем же самым материалом, хочется утопиться в океане. – Он еще раз потирает голову, потом слегка наклоняется и смотрит на меня.

– Когда ты выступал в клубе, всем казалось, что ты поешь именно для них. И неважно, в каком стиле, – люди все равно хотят тебя слушать.

– Очень мило с твоей стороны.

– Разве я когда-нибудь была милой? – Мы оба фыркаем. – Просто это правда. Я бы хотела хотя бы наполовину так погружаться во что-то, как ты погружен в музыку.

Он наклоняет голову набок:

– А как же рисование?

Я отмахиваюсь.

– Это просто хобби. Я не собираюсь становиться художницей. – Я делаю паузу. – Планирую получить диплом педагога.

– Но если ты этим не увлечена, тогда зачем?

– Мои родители были учителями. – Я пытаюсь объяснить ему то, что не до конца могу объяснить даже самой себе. – Папа преподавал естествознание в средней школе, а мама была классным руководителем в четвертом классе.

– Тот возраст, когда дети еще не превратились в маленьких мерзавцев.

– Ну примерно. И они… мы все были счастливы.

– Угу. – Он медленно кивает. По его лицу я вижу, что дальше можно не объяснять – он понимает, что мои планы на будущее неразрывно связаны с тем, что я потеряла в прошлом.

Но быть учительницей – это, по крайней мере, благородно. Ну, или мне раньше так казалось. Я хочу сказать, надо же выбрать хоть что-нибудь. Нельзя прожить всю жизнь без малейшего представления о том, чем заниматься. Мне нужен вектор движения, и заняться тем же, чем занимались родители, вполне логично.

Верно?

Меня угнетает собственная неопределенность, поэтому я спешно меняю тему:

– А ты тоже был маленьким мерзавцем?

– Еще каким. Только я был на домашнем обучении с тех пор, как записал первый альбом. Так что никакого веселья, – слегка уныло говорит он. – Но если ты действительно хочешь быть учительницей, это здорово. У тебя отлично получится.