Значит, он «химик», делаю логичный вроде бы вывод, – в тот момент я еще не врубаюсь, что «нос» на самом деле «Нос», имя собственное. (И предыдущую реплику про «Уши» тоже не понял.) Зато соображаю, что мутантов – которые трансмутанты – здесь много, всех перестрелять патронов не хватит, даже если бы порох остался прежним.

Способности Вожака меня не пугают, даже не впечатляют… Сюда бы нашего Василиска, он бы поучил вас алхимии. А это – детский сад, штаны на лямках.

– Ты вообще хоть знаешь, сколько стоят эти патроны, алхимик хренов? – говорю я, чтобы хоть что-нибудь сказать, пока оцениваю обстановку; затем добавляю в стиле незабвенных фразочек Жужи: – Засунул бы ты свой нос в свою же жопу, а? И он целее будет, и чужие вещи!

Угадал: это его выражениями порой общается наша глазастенькая, – и вместо того, чтобы обидеться, Вожак долго и радостно гогочет. А я продолжаю оглядывать внутреннее убранство Замка.

Оно отсутствует как таковое. Вожак тут не живет, невозможно в Замке жить, – он здесь принимает гостей. Дает аудиенции.

По совместительству аудиенц-зал исполняет роль кухни: в дальнем от меня углу хлопочут Красные карлики, вроде как укладывают обломки дерева в большой очаг, хотя внушительное приспособление для жарки мяса над ним пока пустует. Вообще-то эти бывшие люди дрессировке не поддаются, зато норовят запустить зубы в любую подвернувшуюся белковую пищу, пусть и живую. Но конкретно эти без намордников и даже приставлены к полезному делу. Однако Жуже можно лишь посочувствовать, если росла в компании таких «братьев и сестер»…

Пара встречавших меня Слизней-привратников здесь не единственная. У каждого из трех других входов дежурят еще шесть тварей, тоже попарно.

Стоп… Какие еще входы? Ведь мы обошли Красный Замок вокруг и убедились: ворота и мост в единственном числе, прочие стены глухие. А вот так… Снаружи одно, внутри другое – четыре идентичных входа. Хотя нет, не совсем идентичных…

Пока я разбираюсь, что не так со входами, Вожак, вволю нагоготавшись, вновь обращается ко мне:

– Что, жаба задушила? Не дрейфь, если выйдешь отсюда, патроны станут как новенькие, можешь стрелять, можешь не стрелять, можешь застрелиться… Полная свобода выбора.

Не скажу, что его слова «если выйдешь» сильно меня приободрили. Скорее, несколько разозлили.

– Ну что застыл у дверей, как не родной? Проходи, присаживайся, – приглашает Вожак.

Его раздутая рука указывает на стул – уменьшенную копию хозяйского трона, установленную напротив по-простому, без возвышения.

Я не спешу воспользоваться приглашением, но вовсе не оттого, что Питеру Пэну зазорно взирать на кого-то снизу вверх…

А потому, что аккурат между стулом и троном замаскирован – не от меня, разумеется, – «колодец». Да какой! Всем прочим «колодцам» генерал и начальник, метров семь в диаметре, не меньше, аналогичные ловушки в Новой Голландии и на Исайке были куда скромнее.

Неосмотрительно обитать в доме с этакой дырой в центре, то-то Красные жмутся к стенам… Но для приема гостей, от которых не знаешь, чего ждать, – самое то. Вскочит гость со стула, попытается броситься на хозяина – провалится и отыщется потом вдалеке отсюда. Уже тихий и неагрессивный, в расплющенном «агрегатном состоянии», как выразился отец.

Однако самое интересное, что если я сейчас направлюсь прямиком к указанному стулу, то кратчайшая траектория пройдет над «колодцем», и никаких попыток предостеречь меня Вожак не предпринимает.

Проверка? Тест на аномальность?

Ладно… Иду к стулу, причем прохожу ровненько по самому краю «колодца», по геометрически правильной дуге… Пусть знает, с кем связался. Усаживаюсь, вольготно закинув ногу на ногу. Вальяжная поза выбрана неспроста – «попрыгунчик» под руками, я могу активизировать его без лишних движений, прямо сквозь ткань кармана.

Никаких эмоций маска со смайликом не отражает, кроме навеки застывшей улыбки. Поди пойми, удивился или нет Вожак моей способности видеть ловушки. В маске, кстати, не прорезано никаких отверстий – ни для глаз, ни для рта или носа.

– Другое дело, – констатирует Вожак, – а теперь рассказывай: кто такой, зачем пожаловал… Я вообще-то догадываюсь и о том, и о другом, но с удовольствием тебя послушаю.

– Меня зовут Питер Пэн. – Открывать свое настоящее имя отчего-то не хочется, все равно документов не спросят.

– Серьезно? Меня тогда можешь звать… ну-у-у… Кристофером Робином. И давай не будем врать, что обоим очень приятно.

Вожак опоздал. Я уже окрестил его Безумным Шляпником. Самое подходящее прозвище.

– И в чем же цель твоего визита, Питер Пэн? Или так, без особой цели заскочил, поболтать по-соседски?

На интерес Эйнштейна к этому типу – как он умудрился взять под контроль банду трансмутантов, в принципе не приручаемых и не контролируемых? – в настоящий момент мне глубоко плевать. И на прочие интересы бывшего босса, в любое время, – тоже плевать с Башни Мира.

Меня же лично интересовали исключительно две вещи. Во-первых, все, что Шляпник мог рассказать о Плаще. Во-вторых, я хотел, чтобы этот странный «папа» отпустил добровольно и подобру-поздорову свою не менее странную «дочку» со мной на битву во имя добра и света… Это был пафос, если кто не понял. Саркастический. Либо пафосный сарказм.

* * *

– Зови его Плащ или придумай другое прозвище, не суть важно. Не доискивайся имени, он давно отрекся от всех имен, что носил… – говорит Вожак. – Он считает себя Человеком. Понимаешь? Единственным во всем мироздании Человеком. И полагает, что вследствие того не нуждается в имени собственном…

Безумный Шляпник не отмалчивается – напротив, хорошо заметно, что рад случаю поболтать. Но ответы его как вода в пальцах – вроде и тут, а не ухватишь.

Решаю: черт с ним, с именем, все равно до баз данных силовых ведомств мне из Зоны не дотянуться. А после для кого-то из нас все уже станет не важным – или для меня, или для Плаща… Пробую подобраться к личности похитителя близняшек с другого конца, спрашиваю:

– Ты давно с ним знаком? С единственным человеком в мироздании?

Шляпник ненадолго задумывается, а когда отвечает, речь его звучит иначе. Голос тот же, а построение фраз иное. Из интонации же исчезла насмешка, взамен появилась некая грусть…

– Давно, очень давно знаком… Ни тебя, Питер Пэн, ни твоих родителей еще на свете не было, когда на Поцелуевом мостике в тогда еще Ленинграде стоял очень грустный молодой человек. Он не понимал, что с ним происходит, в кого или во что он превращается, и уныло перебирал дальнейшие варианты своей судьбы: стать подопытной белой мышью у яйцеголовых, или закончить свои дни в заведении с мягкими стенами и суровыми санитарами, или набраться духу и досмотреть страшное кино до конца: выяснить все-таки, в КОГО или во ЧТО он превратится… Анализировал, размышлял, да… И все больше склонялся к тому, что самый приемлемый и безболезненный выход такой: перевалиться через ограду мостика и сделать пару быстрых вдохов, наполнив легкие ноябрьской холодной водой… Знакомый сюжет, правда? В таких случаях часто появляется дьявол-искуситель: подходит к несчастному и предлагает все исправить, не забесплатно, разумеется… Либо не появляется. Тогда в городских новостях, в разделе «Происшествия», разместят коротенькое сообщение о суициде путем утопления.