Он приоткрыл дверь.

— Проходите.

— Нет, спасибо. — Она сделала шаг назад. — Лучше выйди сюда.

Джош вышел на крыльцо прямо как был, в одних носках, и закрыл дверь на глазах у Джоанны; та стояла на верхней ступеньке лестницы и, нахмурившись, смотрела на него.

— Почему вы пришли?

Сидни сунула руки в карманы своего короткого клетчатого плаща.

— Джош, я тебя не знаю. Не знаю о тебе ровным счетом ничего. Знаю только твоих родителей со времен нашей учебы в школе. И должна признать, то, что я думаю о них, нелучшим образом влияет на мое мнение о тебе. Твой папа когда-то давно сделал мне очень больно. Я не позволю, чтобы то же повторилось с моей дочерью.

Она устремила взгляд на лужайку перед домом; трава все еще была ярко-зеленого цвета, но теперь на ней не было никаких следов палой листвы. Накануне приходили сотрудники управляющей компании и убрали листья по всей округе, потому что сегодня Хеллоуин и никому не хочется, чтобы кто-то из пришедших за конфетами споткнулся и упал в богатом районе и потом подал бы в суд. Ведь это был бы скандал!

— Бэй вписывается в ваш мир ничуть не больше, чем в свое время я. Так что даже не пытайся.

— Я не хочу причинять ей боль, — очень серьезно сказал Джош.

Он действительно этого не хотел. В его намерения это никогда не входило.

— Я тебе верю, — ответила она, по-прежнему глядя на лужайку. — Честное слово.

Джош поймал себя на том, что смотрит на Сидни во все глаза. Какое сходство с Бэй! У обеих были одинаковые глаза, ярко-голубые, точно раскаленная в пламени сталь. Хотя глаза Сидни, несомненно, повидали куда больше. В их прищуре было больше скепсиса. Мать Джоша никогда не любила Сидни. Она вообще очень ревниво относилась ко всем, кто претендовал на время его отца или занимал его мысли. Папа был для нее всем. Если она разговаривала с Джошем, а в этот момент домой приходил папа, она умолкала на полуслове и шла к нему, точно подхваченная волнами, которые несли ее к морю. И папе это нравилось, точно так же как его брату Пайтону нравилось быть пупом земли. Таковы уж мужчины в его семье. Они всегда находились в центре внимания, разбивали сердца и не испытывали по этому поводу ни малейших угрызений совести. Бэй была милой и доброй — и слишком юной, чтобы причинить ей боль, которую она пронесла бы сквозь многие годы, как ее мать. У нее вся жизнь впереди. Жизнь необыкновенная, в этом он не сомневался ни минуты. Джош всего лишь умозрительно примерял на себя идеи, которые она заронила в его голову. На самом деле он никогда не принимал их всерьез. Наверное, он все-таки был истинный Мэттисон, взбалмошный и эгоистичный. Отвертеться от того, что ему полагалось сделать, никакой возможности не было. Ему ведь уже восемнадцать. Пора начинать вести себя как мужчина, как сказал бы его отец.

— Я больше не буду с ней видеться. Даю слово.

Сидни рассмеялась. Потом повернулась к нему и сказала:

— Ох, давай не будем разводить мелодраму. Это только сделало бы всех вокруг несчастными. Включая меня и ее отца.

— Я вас не понимаю.

Джош обхватил плечи руками, ежась от пронизывающего холода. Он выскочил на крыльцо в одних шортах и футболке.

— Я не могу принимать решения за тебя. И не могу заставить ни тебя, ни мою дочь учиться на моих ошибках. Я могу лишь предоставить тебе выбор. Существует другой вариант. Твой отец никогда его для себя даже не рассматривал. А ты мог бы.

— И что же это за вариант?

— Бэй не может жить в твоем мире. Зато ты можешь жить в ее. Если решишь, что ты этого хочешь, приходи сегодня днем на нашу вечеринку в честь первых заморозков в сад Уэверли. Мы странная семейка, но мы любим друг друга. Если хочешь к нам присоединиться — добро пожаловать. — Она похлопала его по плечу. — А теперь иди в дом, пока не окоченел.

Он стоял и смотрел, как она шагает к своему «мини-куперу». Она готова уже была сесть в машину, когда Джош окликнул ее:

— Сидни! Что побудило вас прийти сюда?

— У меня осталось не так много возможностей спасти ее от горестей. Времена, когда я заклеивала ей пластырем разбитые коленки и рассказывала на ночь сказки, уже почти прошли. Но сейчас я могу все поправить простым «добро пожаловать».

Она села в машину и уехала, а Джош вдруг поймал себя на мысли: неужели это действительно так просто? Выбрать себе жизнь?

Может, не обязательно позволять другим решать за тебя, каким станет твое будущее? Может, ты имеешь право сам выбирать свой путь?

Может, любовь — это не что-то такое, что случается с тобой помимо твоей воли? Может, это что-то такое, во что ты бросаешься как в омут с головой?

Может быть — ведь может же такое быть? — все это твой самостоятельный выбор?

Чуть позже в дом Уэверли приехал Генри, и они с Тайлером вынесли в сад большой стол и разномастные стулья, предусмотрительно поставив их там, где яблоня не могла до них дотянуться.

Затем прибыли Эванель с Фредом, и они все вместе принялись носить еду из дома в сад. В первую очередь, конечно, инжирно-перечный хлеб. Лазанью, приготовленную в миниатюрных тыковках, и грильяж из тыквенных семечек. Суп из жареного красного перца и пряные картофельно-карамельные лепешки. Кукурузные маффины, шарики из попкорна на коричневом сахаре и десяток кексиков с разноцветной сахарной глазурью, искрящейся, точно изморозь, ибо какие же заморозки без изморози? Грушевое пиво и гвоздично-имбирный эль в темных бутылках ждали своего часа в ведре со льдом. Они ели и ели, и чем больше съедали, тем больше, казалось, на столе оставалось еды. Булочки, клюквенный сыр и грецкие орехи появлялись из ниоткуда сами собой, когда они решали, что попробовали уже все.

Они смеялись и болтали обо всяких пустяках, потому что это было облегчение — быть в силах и в настроении болтать обо всяких пустяках.

Когда начало смеркаться, послышались голоса ребятишек, собиравших конфеты. Дом Уэверли все они обходили стороной: кто знает, какие сладости могла дать им Клер? Что-то, что сделало бы их пугающе честными, или что-то, что заставило бы их слушаться родителей? Нет уж, спасибо, думали они. Лучше «марсы» и «сникерсы».

Когда стемнело окончательно, они вынесли из дома фонари и галогеновые нагреватели и расставили по всему саду. Они зажгли на столе свечи, и все это время яблоня дрожала, роняя наземь белые цветы. Когда лепестки падали на горящие свечи, они с шипением превращались в пепел, оставляя после себя аромат настолько прекрасный, что он пах одновременно вчерашним и завтрашним днем.

Клер подумала о том, как на протяжении нескольких следующих недель ей придется каждый день сгребать опавший яблоневый цвет в кучи и в огромных мешках выставлять на обочину. Оттуда их неизбежно заберут женщины, считавшие, что, если нырнуть в ворох лепестков, кожа их станет сияющей. И мужчины, воображавшие, что если они набьют ими свои матрасы, то им будут сниться сны о деньгах, прекрасных сыновьях и красавицах-женах — обо всем том, чего мужчинам полагалось хотеть, тогда как на самом деле во сне они видели своих матерей. И дети, которые будут строить из них у себя на заднем дворе большие белые замки, веря, что смогут жить в них всегда и никогда не взрослеть.