Я подавился и закашлялся; Химик встал и похлопал меня по спине своей клешнёй без двух пальцев, продолжая вещать:

– Да, жаль. Валькирия – девица взбалмошная, взяла вину на себя. Но это и к лучшему: сядете в иной раз, а сейчас вы нужнее на свободе. Вам, кстати, огромный привет от товарища Арсения из Московской губернии. Слыхали про такого? Михаил Фрунзе, немногим вас старше. Тоже отличился в Кровавое воскресенье, даже ранение получил. А теперь организовал в Иваново-Вознесенске и Шуе рабочие боевые отряды, ведёт бои с войсками и полицией. Очень ему понравились гранаты вашей системы, освоили производство – считай, промышленное. Знаете, как их пролетарии обозвали? «Гимназистками», в честь вашей партийной клички. Цените! В вашем возрасте – и уже в истории навсегда. Весьма эффективное оружие, прекрасно показало себя в уличных боях.

Я едва сдержал стон. Прикрыл глаза и увидел: сгрудившиеся перед баррикадами солдаты, раненный в руку офицер придерживает окровавленный локоть и кричит:

– Примкнуть штыки!

С крыш, из подворотен, из окон подвалов летят, кувыркаются небольшие металлические цилиндры с насечкой и взрываются! Вспышки, смертельный визг осколков; падают искалеченные, стонущие офицеры и солдаты…

Русские офицеры и солдаты.

Химик не заметил моего состояния и продолжал вещать:

– Есть идея разворошить гнездо, и вы подходите как никто лучше; к зачаткам навыков учёного у вас вдобавок имеются редкие в нашей среде знания военного дела. Да и знакомцы в Кронштадте, видимо, остались? Слушайте внимательно: от Балтийского флота благодаря усилиям наших японских друзей остались одни ошмётки, но вскоре вступит в строй новейший броненосец «Слава», который опоздал к Цусиме. Он в одиночку способен натворить дел: представляете себе грозный силуэт напротив Зимнего дворца, громящий главным калибром оплот царизма? Мы пытаемся сейчас проникнуть в экипаж, разложить его; ловим матросиков на улицах в увольнении, впихиваем брошюрки. Правда, чаще наши агитаторы получают в морду.

Химик заперхал, как больная ворона; я вздрогнул: успел уже забыть этот чудовищный эрзац человеческого смеха.

– Да, единственный случай, когда я пожалел, что Валькирии нет с нами: у неё моряки взяли бы и брошюрки, и листовки – да комок ядовитых змей протащили бы на корабль под бушлатами. Она умела вызывать шевеление в душах и в штанах – будь то княжеские шёлковые панталоны или крестьянские вонючие портки.

Если бы в книжном шкафу за спиной Химика коробка была не пуста, то я бы нашёл, в кого разрядить второе гнездо барабана. Но я молчал, сжав кулаки и не перебивая.

– Впрочем, листовки – это ерунда, трата времени. Матросов надо поднять на восстание, а для этого нужны жертвы; ничто так не возбуждает низкокачественный человеческий материал, как запах и вид крови – это древнее, изначальное. Наши предки-полуобезьяны охотились редко и большими массами – а как ещё, если ни когтей, ни клыков, а мяска свежего хочется?

– Да вы гуманист, – не удержался я.

– Есть немного. – Каркание, имитирующее человеческий смех. – Слушайте дальше. Экипаж должно ввести в неистовство. Например, подбросить отраву на кухню.

– На камбуз, – автоматически поправил я.

– Без разницы. Не перебивайте! Яд, а к нему в компанию – кусок гнилого мяса. Знаете, великолепный шок для визуальных рецепторов: черви вылезают из кулеша, все кричат от омерзения, швыряют ложки, вскакивают – и тут один падает на палубу, синеет, бьётся в агонии; хлещет пена, затем рвота – готов. Тут же падает второй, третий… В нужный момент наш агент обвиняет в случившемся офицеров, матросы бросаются рвать и топтать командиров, те отстреливаются, количество трупов растёт и переваливает наконец качественную планку; а дальше – дело техники. Вылупляется преславное вооружённое восстание. Чудесная картина!

Химик закатил глаза и потёр ладони.

– Я тут на досуге рассматривал разные дополнения. Вариант со взрывом отбросил: что, если он повредит броненосец, который нам нужен боеспособным? Но придумал другое: на корабле же есть система вентиляции, не так ли? Что, если запустить через неё ядовитое летучее вещество? Разлить синильную кислоту, включить вентиляторы. Но для этого нужно досконально знать особенности внутрикорабельного устройства, а я полный профан в этом деле. В отличие от вас, друг мой.

Химик многозначительно посмотрел на меня; наверное, я должен был восхититься его готовностью к самоуничижению и возвышению меня. Оценить, так сказать. Но я лишь невнятно булькнул.

– Ладно, дела, – заторопился вдруг Химик, явно разочарованный, – вы подумайте обо всём, обмозгуйте варианты.

Он встал и пошёл к двери. Я собрал остатки воли и спросил:

– А если я откажусь?

Химик остановился. Повернулся ко мне: о, какое пламя полыхнуло из единственного глаза! И птичья плёнка на второй глазнице, кажется, раскалилась.

– Очень не рекомендую. Вы уже увязли целиком. Только макушка наружу, и то, чтобы крюк вбить. Кстати, некоторые наши товарищи удивлены: как так вышло, что охранка обнаружила тайную квартиру в самый решающий момент? Отчего вдруг вся боевая ячейка исчезла; члены её либо убиты, либо надолго в заключении, и только один Гимназист на свободе? Мне немалых трудов стоило уговорить Толстого не устраивать вам допрос с пристрастием. Расследование в наших рядах обычно заканчивается одним и тем же исходом, весьма банальным. Не советую экспериментировать с моим доверием. Подумайте об этом. Меня не ищите – сам вас найду.

Он помолчал и добавил с нажимом:

– Найду. Где угодно.

Я проводил его до двери; лучше всего моё состояние описывало слово «грогги» – положение боксёра, когда сознание уже отключилось, а ноги ещё почему-то передвигаются.

– Да, чуть не забыл.

Химик достал из пиджачного кармана смятый конверт без надписей:

– Вам от Валькирии, из тюрьмы. Оцените мою деликатность: конверт я не вскрывал, хотя был обязан. До встречи. Надеюсь, скорой.

Мне очень хотелось вслух пожелать его надеждам не сбыться. Но я сдержался.

* * *

Лето 1905 г.

Фантазия последняя

Уныние воцарилось над огромной империей; прекрасные варшавянки в знак траура закрыли личики чёрными вуалями; ревельская Русалка напрасно всматривается в свинцовый туман – они не вернутся. Сгинули грозные броненосцы и стремительные крейсеры; бравые усатые кондукторы и великолепные флотские офицеры обрели могилы далеко от Родины, и зелёные волны Великого океана им теперь надгробием.

Торжествуют сыны Азии, их жёлтые лица щерятся ухмылками: повержен северный гигант, навечно опозорен на полях Мукдена и в водах Цусимы; белые кости прячутся в зарослях гаоляна, и маньчжурские вороны, разбухшие от русской мертвечины, едва ковыляют, не в силах взлететь.

Рыдают прелестные дамы Владивостока: их белый город на сопках японцы требуют отдать себе, как и Сахалин, и всё Приморье…