Впрочем, вглядевшись пристальнее, Хозяину удалось обнаружить нечто вполне человеческое. Метрах в пятистах отсюда, на противоположной опушке леса, отделенной от свалки речкой с мостиком, рос одинокий белый дом о трех этажах. Он именно рос, потому что в высоту был едва ли не больше, чем во всех остальных измерениях.

Хозяин с ковыляющим на поводке Штормом пересек свалку и подошел к дому. У единственного подъезда стоял стол, явно вынесенный из квартиры. Четыре женщины играли на нем в лото.

– Как до ветлечебницы дойти? – спросил Хозяин.

– А что, собака заболела? – спросила первая.

– Ой, какая худая! – сказала вторая. – Убейте ее!

А две оставшиеся довольно дельно объяснили дорогу.

Хозяин повел Шторма дальше, и минут через двадцать они увидели бетонный забор, окружавший приземистое серое здание с маленькими окнами. Пройдя сквозь раскрытые ворота, они оказались у дверей. Из дома вышел мужчина в сером халате.

– Усыплять? – спросил он, бегло оглядев Шторма, и, не дожидаясь ответа, приказал: – Проходите!

Хозяин провел Шторма внутрь. Внутри было холодно и темно. Внутри был декабрь и воняло тем, чем, наверное, усыпляют собак. Шторм, почуяв неладное, вздохнул и прижался мордой к ноге Хозяина.

Напротив, на выкрашенной в грязно-зеленый цвет стене, висел плакат. «Опасайтесь бешенства!» – предупреждал он. С плаката смотрели на Хозяина бешеные собаки, бешеный теленок, бешеная лисица и даже неведомый Хозяину, но тоже бешеный, корсак. Плакат рисовал художник мощного, но мрачного дарования. Бешеные глаза животных вызывали одновременно страх и жалость. Хозяину стало жутко.

Ждали они довольно долго. Шторм начал дрожать. Дрожь его становилась все сильнее, он пытался ее унять, но не мог и виновато опустил голову.

Потом поднял глаза, посмотрел Хозяину в лицо.

«Я боюсь, – сознался Шторм. – Но это ничего. Не дрейфь, Хозяин».

Он высунул длинный язык и бережно облизал Хозяину руку.

«Это не больно… – грустно улыбнулся Шторм. – Ты же сам говорил: раз – и животное засыпает».

…Какая неосторожность очеловечивать животное, которое сам же привел в лечебницу!

Вошел фельдшер.

– Подержите собаку, – сказал он. – Не беспокойтесь, мучиться она не будет.

– Мы пришли на прививку, – сказал Хозяин. – От бешенства.

Фельдшер удивился. Пожал плечами. Сделал укол. Бешенством Шторм не заболеет.

Они вышли на улицу. Снова июнь. Снова солнце.

«Эх ты, – говорили глаза Шторма, – струсил! Счастье твое, что ты мой Хозяин. Я тебе даже это прощу».

Обратно шли по зеленому лесу. Ворон сменили неведомые Хозяину сладкоголосые птицы.

«Отсрочка, – думал Хозяин. – Хорошо это или плохо? Конечно, я обманул сам себя. Отложил неприятное дело, только и всего. Но, с другой стороны, тот, кто не умер при рождении, тоже лишь получает отсрочку. Что такое сотня лет в масштабах Вселенной?»

А Шторм, уже вновь уставший, шел рядом, по-стариковски переваливаясь и любовно заглядывая в глаза своему кумиру…

Мальчик был в том непонятном возрасте, когда удивительно быстро и в то же время незаметно – даже для любящего родительского глаза – мальчики неожиданно становятся подростками. Вчера – ребенок; завтра вдруг – человек пресловутого сложного возраста.

В доме с утра шумно. Родители собирались в дальнюю дорогу.

Нет ничего лучше сборов в дальнюю дорогу. Мальчик до последней минуты старался не верить в то, что путешествие состоится. Так легче переносить обломы. Но теперь-то можно радоваться совершенно безмятежно. «Попугай» с утра стоит под окном, сверкая на солнце скудной никелировкой.

«Попугай» – это имя видавшего виды жукообразного «Москвича». Его он получил отчасти из-за оригинальной (проще говоря – плохой) покраски, а может быть, из-за уродливого, явно «с чужого плеча», багажника, приваренного сзади. Багажник и вправду когда-то был частью другого автомобиля.

Попугай стар и немощен. Такому дряхлому автомобилю нужны золотые руки. Так говорит мама. Но руки мальчика слабые и неумелые, а сильные папины вместе с его головой постоянно заняты на работе, «в цеху». Последний техосмотр «Попугай» прошел со скрипом. Молодцеватый лейтенант-гаишник посоветовал побыстрее продать «этот хлам», если, конечно, найдется покупатель. Мальчик сидел в салоне и, услышав слова лейтенанта, заплакал. Вообще он очень легко плакал. Больше от обид, нежели от боли. Вероятно, это был след множества болезней, которые все детство преследовали его.

Он сдерживался изо всех сил, но ничего не смог с собой поделать: слезы сами закипели в его глазах и быстрыми каплями потекли по лицу. В салон влез папа, сердитый и озабоченный. Увидев плачущего сына, быстро отвернулся. Утешать мальчика только хуже, он успокаивался сам.

Вчера перед сном папа сказал маме, что надо менять машину. Мама спросила, на какие деньги. Несмотря на то что разговор начался почти спокойно, мальчик знал, что последует дальше, и с головой зарылся в подушку. Однако это не помогло, и он услышал все, что слышал уже неоднократно. Каждое грубое слово родительской перебранки отдавалось в голове мальчика сухим резким ударом. Так было, когда второгодник Моков за школой отбивал ему щелбаны, нечестно используя костяшки пальцев. Но шишки от щелбанов болели недолго и к тому же свидетельствовали о смелости мальчика, не побоявшегося самого Мокова. От этих же ударов оставалась только боль и горечь.

Наконец кто-то из родителей вспомнил о сыне. Ссора перешла на шепот. Теперь из родительской комнаты доносилось только злое шипение. Мальчик вспомнил змей в зоопарке, куда его часто водил папа. Ему стало стыдно. Он очень любил родителей, и сравнение их со змеями делало его в собственных глазах преступником. Он попытался думать о чем-нибудь другом, но в голову так и лезли лоснящиеся змеиные тела, точеные аккуратные головки, выскакивающие с методичностью механизма маленькие раздвоенные язычки. Подушка быстро стала мокрой.

Мальчик дернул головой. Зачем думать о плохом, когда впереди столько хорошего? На улице – благодать: солнце, белые облачка, синее небо. А еще впереди дорога, где так чудесно мечтается, а еще песни в машине и городок, в котором мальчика ждали.

Он посмотрел на оживленные лица родителей, обсуждающих, взять или оставить очередную вещь, и почувствовал редкий прилив радости. Мальчику захотелось подпрыгнуть, запеть или сказать родителям что-то очень приятное.

– Я вас люблю, – сиплым голосом сказал он.

Родители удивленно уставились на него. Мама озабоченно-подозрительно оглядела мальчика. Он выскочил из комнаты.

Там установилась тишина. Минутку посовещавшись и решив, что ничего страшного не произошло, родители продолжили сборы.

– Выезд ровно в десять! – объявил папа.