Пока всё шло без запинки. Через день Вырви Глаз получил «маляву», в которой назначалось место «рандеву» и оговаривались условия встречи.

Хрипунов присвистнул: бандиты действовали осторожно. Наморщив лоб, сказал:

— Трудно тебе придётся, Ваня! На нас не надейся: нельзя нам туда соваться, враз заметят.

— Сдюжу я. Не беспокойтесь, — заверил Иван.

— Дык как не беспокоиться! У татей нюх на недоброе знаешь какой! За версту чуют! Ежли поймут, кто под личиной прячется, худо будет. Ой, как худо!

— Не пугай меня, Фёдор! Пуганый ужо!

— Молодой ты, — вздохнул Хрипунов.

Встреча намечалась на самой окраине города в безлюдном месте. Никто не ожидал, что заявится Арап собственной персоной. Наверняка придёт фигура помельче, уровня правой руки и заместителя.

Вырви Глаз, вдруг почуяв свою важность, попробовал покачать права, но быстро получил укорот: одного упоминания о Максимке Окуневе хватило, чтобы вор и убийца заткнулся и не заикался о поблажках.

Пробил час икс. Ваня и его ненадёжный напарник отправились на встречу. Ожидание длилось долго: они порядком устали отбиваться от полчищ настырных комаров, коих в болотах и лесках окраин Питера всегда хватало с избытком.

Мне было легче, чем Хрипунову с Турицыным — я постоянно находился на связи с Иваном, принимая полную картинку происходящего. Разве что от комаров не страдал.

Признаюсь, мы с Иваном многого ожидали, но не такого. Спустя какое-то время показалось коровье стадо, сопровождаемое парнишкой-пастушком. Тот шагал, лениво помахивая кнутом, а когда поравнялся с нашими, вдруг резко оживился и, подскочив к Вырви Глазу, что-то зашептал ему на ухо. Алехан коротко кивнул и велел сопровождающему:

— Пошли, Иван.

— Куда? — удивился канцелярист.

— На дорогу. Велено там ожидать.

Иван нахмурился, но ничего не сказал, послушно пошагав за Вырви Глазом.

Они оказались возле дороги, узкой ленточкой вытянувшейся вдоль реки, и принялись ждать. Комаров тут было поменьше: их отгонял свежий ветер с реки. Немного погодя на дороге появилась черная точка, она медленно увеличивалась, превращаясь в запылённую карету. Подъехав к Ивану и Вырви Глазу, экипаж остановился.

— Садитесь, — приказал кучер.

Дверца распахнулась, Вырви Глаз первым полез внутрь, Иван последовал за ним, но стоило ему только ступить на подножку, как рыкнул грозный голос невидимого пассажира кареты:

— А ты, малый, куда?

— Помощник это мой. Я ему как себе доверяю, — попробовал заступиться Алехан, но изнутри последовало строгое:

— Пусть тут постоит, обождёт!

— Вертайся, — велел Вырви Глаз.

Иван, не выказывая досады, спрыгнул с подножки, а карета укатила прочь по пыльной дороге. Елисеев сплюнул: такого развития событий мы не ожидали.

«Лишь бы не обманул Вырви Глаз», — тоскливо сообщил канцелярист.

«Не обманет. Для него наш палач страшнее всей шайки Арапа вместе взятой», — с наигранным энтузиазмом откликнулся я.

В действительности вор мог выкинуть любое коленце. К примеру, удрать в той карете. Сомневаюсь, что потом его сыщем. Что такое Тайная канцелярия и какой у неё штат, я знал не понаслышке. Про неограниченные возможности этого полезного, но в действительности не беспредельно всемогущего учреждения, Ушаков говорил больше для красного словца. И сам он, если уж на то пошло, трогает далеко не каждого. Трубецкой — так и вовсе ему не по зубам. Хотя сокровища Сигизмунда в глазах Анны Иоанновны будут выглядеть козырем, с которым можно разыграть партию против влиятельной семейки Трубецких. Казна в государстве небогатая, дырок много. Долгоруковых Анна Иоанновна свалила, глядишь, и за Трубецких возьмётся. Или не возьмётся, если Ушаков найдёт устраивающий все стороны компромисс.

Мы привыкли полагать российских императоров эдакими могущественными самодержцами, от прихотей которых зависит всё, каждый чих кротких и безропотных подданных. Но это не так: даже царская власть имеет пределы — мудрый владыка лавирует между ними или создаёт гибкую систему противовесов: удаляя одних, возвышает других. Иногда, скрипя зубами, приходится идти против своих же принципов. Достаточно вспомнить неудачные попытки Николая Первого по раскрепощению крестьян или «демократические» преобразования Екатерины. В обоих случаях монархи столкнулись с явным противоборством тех, на кого они могли положиться. Дворянство не желало поступиться привилегиями, реформы натолкнулись на ожесточённое сопротивление и заглохли.

От рассуждений и экскурсов в порядком забытую историю меня отвлекло новое сообщение от Ивана.

«Карета возвращается!»

«Будь наготове! Если Вырви Глаз раскололся, тебя попытаются убрать!»

«Пусть попробуют!»

«Не бравируй, братишка! Ты один, их много. А если у них есть пистолеты…»

«Ты меня подбодрить или запугать хочешь?!»

«Прости! Ты, главное, под пули не подставляйся!»

Карета стремительно надвигалась на Ивана, как паровоз в знаменитом немом кино. И пусть опасность была эфемерной, первые зрители в панике кричали и выбегали из зала. Ивану пришлось оставаться на месте.

Я знал, что он видит и чувствует, догадывался, что творится у него в душе. Отчаянно переживал за него, молился небесам, чтобы всё обошлось, до боли закусывал губы, впивался ногтями в собственные ладони, дрожал, как осенний лист на ветру.

Многое зависело от того, что произойдёт дальше: насколько убедителен был Вырви Глаз, не скурвился ли он и не сдал нас с потрохами, поверили ли ему. Самое противное: я не мог вмешаться и хоть что-нибудь изменить в намечающемся раскладе событий. Я был всего лишь сторонним наблюдателем, и эта роль состарила меня на несколько лет. Несколько раз порывался крикнуть Ивану, чтобы тот бежал, но потом удерживался себя от этого порыва, который мог стать гибельным для моего названного братишки: пассажир таинственной кареты сразу бы сообразил, что тут дело нечисто. Ваня был виден ему как на ладони.

Экипаж затормозил, из него выскочили двое в коротких кафтанах, с саблями на боку, резво подскочили к Ивану, сгребли его и закинули, словно куль с мукой, в тёмное нутро кареты.

— Вы чего?! — только и успел крикнуть канцелярист.

— Заткни пасть! — рыкнул кто-то и подкрепил слова сильным ударом по голове.

Иван ойкнул и потерял сознание. А я… я вдруг почувствовал, что являюсь не единственным сторонним наблюдателем внутри предка. Был кто-то ещё знакомый, человек, к которому я всегда испытывал большую приязнь. И он тоже сначала почувствовал, а потом узнал меня.

«Дядя?!»

«Женя, ты?»

Мой племянник, тот, с кем я распрощался навсегда, Женя… Женя Южин. Большая умница, надёжный и при этом доверчивый… Женька! Млин, как я по тебе соскучился и как рад встрече, даже такой!