Мелькают солдатские мундиры, кафтаны канцеляристов. Нас немного по сравнению с разбойниками, но мы полны решимости. Тем не менее, атака захлёбывается. Бандиты тоже не робкого десятка, вдобавок они по-прежнему считают, что мы охраняем сокровища. Арап наводит порядок в шайке, воровской народ начинает действовать умело и слажено, первый испуг у них прошёл.

Драгуны гибнут один за другим: всё же численный перевес сказывается, пусть мы и дерёмся, как львы. В тот момент, когда кажется, что уже поздно и наш маленький отряд обречён, на помощь приходят основные силы: капитан Стрыкин прилетает на выручку.

Обычно драгуны предпочитают биться, спешившись, но сегодня они верхом рубятся не хуже казаков. Сначала теснят бандитов, потом разбивают шайку на маленькие группки и тогда… Тогда начинается резня.

Всё, моя роль на сегодня исчерпана. Я устало сажусь на землю, упираюсь затылком в деревянный обод колеса. В голове бьётся одна мысль: как Иван, где он? Почему-то не могу с ним мысленно связаться, начинаю переживать — жив ли он, не угодил ли под шпагу драгуна, не схлопотал ли шальную пулю.

И в награду получаю визуальную картинку: перед глазами маячит чья-то взмокшая спина. Приглядевшись, понимаю, что это Арап. Он несётся вглубь леса; туда, куда драгуны не рискнут сунуться верхом. За ним погоня в лице одного единственного человека, и этот человек — Иван.

— Стой! — кричит канцелярист, но только подстёгивает беглеца.

Тот ещё не понимает, что за ним гонится лишь Ваня, несётся так, что пятки сверкают. Но скоро начинает сдавать, обречённо останавливается, делает разворот. На его лице выступает изумление:

— Ах, сучонок! Ты один что ли?!

— На тебя хватит! — рычит канцелярист.

Арап презрительно усмехается.

— Да я тебя голыми руками задушу! — Он поднимает широченные, размером с лопату ладони.

— Не хвались заранее, дядя, — хмыкает Иван.

Это окончательно выводит Арапа из себя. Он бросается к канцеляристу, пытается дотянуться до горла. Иван только того и ждёт: смещается в сторону, делает подсечку, и главарь разбойников камнем летит вниз, по инерции пропахивает носом землю и замирает, уткнувшись носом в муравейник.

Иван подходит поближе, трогает за плечо:

— Ты жив, дядя?

Арап молчит. Канцелярист распрямляется, и тут что-то происходит, он теряет равновесие, в этот же самый момент я вижу, как мелькают верхушки деревьев и пушистые облака. Объяснение простое, как три рубля: разбойник притворился бесчувственным и повалил Ивана на спину.

Но канцелярист готов к любому подвоху, он мигом перекатывается и вот — снова на ногах, как ни в чём не бывало.

— Тебе, дядя, в театре бы играть, публику развлекать почтенную.

— Щенок! — шипит Арап. — Да я тебя урою!

— Попробуй! — предлагает Иван. — Докажи, что у тебя слово с делом не расходится.

— Всё, паря! Молись!

Разбойник стремительно кидается на предка. Теперь Иван не уклоняется, стоит на месте, словно скала. Дистанция между ними уменьшается и… тут канцелярист демонстрирует виртуозное владение ногами. Мамой клянусь, это было нечто невероятное, всего один мастерски проведённый «маваши» буквально вышибает из Арапа дух. Не удивлюсь, если Иван сломал ему пару рёбер.

Разинув рот, разбойник пытается всосать в себя как можно больше воздуха, но у него ничего не выходит, он начинает биться, как выброшенная на берег рыба.

«Генерал, попробуй его спросить о Генерале», — вспоминаю я.

«По-моему, ты не лучшее время выбрал. Кажись, я перестарался».

«Всё путём: выживет. О Генерале спроси!» — требую я.

И сразу понимаю: да Иван действительно перестарался. На губах Арапа лопаются кровавые пузыри, он конвульсивно дёргается и замирает.

«Т-э-эк», — мысленно протягиваю я.

Надо спасать остатки разбойников в слабой надежде, что среди них есть те, кто знают Генерала. Кидаюсь в гущу событий, расталкиваю раздухарившихся солдат и убеждаюсь, что всё, поздно.

Голова последнего работника меча и топора укатывается в кусты. Драгунский капрал с улыбкой вытирает обагренное кровью лезвие. Да уж… профессионал! Куда нам, малярам!

«Всё, братишка. Не судьба нам о Генерале узнать. Будем Ушакову докладывать?»

«Придётся», — вздыхает Иван.

Остальные участники операции чувствуют себя героями, я иду навстречу предку, нахожу его на опушке леса. Он равнодушно рассматривает тело главаря шайки, зачем-то спрашивает:

— Слушай, а почему у арапов ладони светлые?

Я, вспоминая, что учился вместе с наполовину русским, наполовину сомалийцем, равнодушно добавляю:

— Не только ладони…

Приходит возбуждённый Хрипунов, его взгляд упирается в труп:

— Арап?

— Собственной персоной.

— Не зря, значит, всё зачинали.

— Про Генерала ничего не выпытали, — вздыхает Иван.

— Какого-такого енерала? — удивляется Хрипунов.

— Был у них ещё один начальник. Покрупней и пофигуристей Арапа, — поясняю я.

Фёдор пренебрежительно сплёвывает:

— Опосля того как мы ему всё войско покрошили, ентому енералу остаётся лишь с тоски утопиться. Верёвку с камнем на шею и бултых!

Я оптимизма Хрипунова не разделяю: недобитый враг всегда остаётся опасным, но портить канцеляристам праздник не хочу.

Мы идём к драгунам, которые под руководством своего капитана роют могилы для разбойников. Нехорошо оставлять мертвецов без погребения, не по-христиански.

В дворцовой зале было душно, от зноя не спасали раскрытые настежь окна и брызги, летящие от фонтана. Хоть время и утреннее, но никакой утренней прохлады не было и в помине.

Императрица стоически переносила духоту, позволила себе лишь слегка откинуться на высокую спинку стула и терпеливо обмахивалась веером. Поскольку с минуты на минуту ожидался генерал-аншеф Ушаков, в комнате никого, кроме царицы, не было. Даже Бирон избегал присутствовать на ежедневных докладах главы Тайной канцелярии, прекрасно понимая, что есть дела, в которые фавориту вмешиваться невместно.

Но вот высокая дверь, ведущая в залу, распахнулась на обе половинки. В проёме появилась сухая фигура Ушакова.

Великий инквизитор замер, учтиво поклонился.

— Ваше величество!

— Здравствуй, Андрей Иванович! Входи, слуга мой верный. — Императрица вытянула полноватую ручку, допустив генерал-аншефа до целования. Тот с удовольствием приложился к пахнущей мятой тыльной стороне ладони и резко распрямился, будто не муж в летах, а лёгкий на подъём юноша.

— Ах, матушка! До чего ж скусна ты!