– Вы установили датчики? – спросил я.

– Да, – кивнул офицер, потирая шею и глядя на освещенное дно. – В сезон дождей мы сможем понять, насколько глубоко проникает вода и на каком этапе и куда она уходит. Но мы задержались. Пойдемте к нашей основной головной боли.

Осторожно ступая по плохо освещенным плитам, мы медленно двинулись к высокому ангару в другом конце периметра.

– Первое, что мы сделали с саперами, – говорил на ходу офицер, – это счистили землю с плит не только возле самих объектов, но и вообще везде, где они были. Кому-то было не лень замостить такую площадь. Зато стало приятнее передвигаться. Раньше тут шли и спотыкались в высокой траве. Теперь вот…

– Вы бы осветили тут получше, – сказал Игорь, который следовал строго за офицером разведки.

– Нельзя, – сказал тот. – Раньше объекты невозможно было визуально заметить. Тут чуть ли не лес был. Их вообще случайно обнаружили при составлении топографических карт со спутников. А теперь любой может из космоса разглядеть, если будет знать, где искать, или вот так ночью заметив огни в запрещенном для посадки месте. Наши-то ладно. Но вот рейсовики разболтают наверняка, когда разглядят, что тут происходит. А пока, честно говоря, рано. Мы сами-то не поняли еще ничего толком. И что будем общественности отвечать – вообще не знаем.

У самого ангара нас ожидал, зябко поеживаясь, один из ученых, что вернулись на объект исследования. Поприветствовав друг друга и обменявшись ничего не значащими словами о вечной сырости этих лесов, мы подождали, пока отопрут ангар, и вошли внутрь.

Под куполом зажглись яркие направленные прожектора, и я вдоволь налюбовался на металлический с виду параллелепипед, обкопанный со всех сторон и обвешанный массой аппаратуры.

– И что это по-вашему? – спросил я у ученого, не поспешая прыгать вслед за Игорем в котлован.

– Теорий много, но, сами понимаете… – сказал тот, жестом приглашая меня к нормальному человеческому спуску к объекту. Уже стоя у металлической на вид грани, возвышавшейся над нами, сотрудник научной разведки сказал: – Пока мы его не вскроем, ни одну теорию ни опровергнуть, ни подтвердить. А вскрываться он не хочет. Крепкий орешек, если так можно сказать. Ничто его не берет.

Я кивнул. Подошел и потрогал гладкую и холодную поверхность куба.

– Вы считаете, что это Орпенны оставили? – спросил я.

Ответил офицер разведки:

– Да, некоторые вещи именно на это указывают.

– Какие, к примеру? – спросил я, отходя от куба и наблюдая, как Игорь одной рукой возится с компьютером стационарного сканера.

– На пирамиде «А» на самом верху обнаружен их символ, – решил меня удивить разведчик.

– Но это ни о чем не говорит, – пожал плечами я, вспоминая отчеты Алекса. – На Омелле до сих пор эти символы и изделия с подобной символикой просто везде… Без труда найти можно как в пещерах, так и в городах.

– Возраст… – сказал многозначительно ученый.

– Разве для Орпеннов возраст – характеристика? – хмыкнув, сказал я. – Если так рассуждать, то и пирамиды Гиза строили не египтяне…

– Все равно… Сейчас мы точно установили, что объекту восемь тысяч девятьсот лет, – сказал ученый, все так же пытаясь нас поразить.

– Вот даже как. Даже так точно! – с сарказмом сказал я. Но, решив, что моя насмешка может обидеть ученого, я пояснил: – К сожалению, думаю, что это не Орпеннов подарок.

– Почему? – удивился разведчик.

– Орпенны не переваривают как простые фигуры, так и простые линии. То есть абсолютно не переносят. Насколько мы с Игорем в свое время выяснили. Вот такой вот куб являлся бы сильнейшим раздражителем для них. Помните военные базы класса «Куб»? Орпенны же практически в первую очередь их выводили из строя. Кубы, пирамиды, параллелепипеды и прочее можно сразу в сторону отметать – они не могут быть связаны с ними. Это не соответствует их пониманию вселенской эстетики. Но если бы вы тут обнаружили сферу, я бы подумал, что это и вправду они.

Я вспомнил, что на Матке было множество вещей, не соответствующих пониманию Орпенна о красоте и функциональности. Те же жилые палубы, по которым я носился в поисках неизвестно чего. Но там была двойная ситуация. Эти палубы служили для проживания существ, явно не имеющих родственных связей с Орпенном. Словно они были аквариумами, в которых Орпенн содержал и изучал всех своих гостей.

Зато во внешних корпусах… там все превращалось в малопонятный мне хаос округлых коридоров, полуживой автоматики, которая, приснись любому обывателю на Земле, без промедлений сделала бы его заикой. Чего стоил только один из эллингов для малых кораблей охранения. Хаотичное на мой взгляд переплетение гибких, дышащих труб, трубочек, щупалец «кранов» с тысячами немаленьких присосок на них.

Я с усмешкой вспомнил, как меня, замершего в гигантском круглом проходе в эллинг, заметил «кран» и, обхватив присоской шлем скафандра, попытался найти мне подобающее место. Минуты две он тыркался со мной, не зная, куда и как меня использовать. Потом оставил в покое, бросив на пол посреди эллинга под небольшой тушкой, похожей на головастика переростка, «пираньи» – корабля, что, прорываясь в боевое построение противника, буквально вгрызался в броневые листы ближайшего судна своими атомными резаками. И ведь стрелять по такому было нельзя. В случае большого количества повреждений или прогноза неминуемой гибели «пиранья» с превеликим удовольствием подрывала свой реактор. Брошенный «краном», я впервые тогда рассмотрел вблизи эту «головную боль» нашего флота.

Почему от меня отстал механизм, я даже не рассуждал. Может, получил команду от компьютера Матки или от самого Орпенна, а может, просто сдался, посчитав меня мусором и оставив уборщикам. Но, стоя под зависшими в «коконах» кораблями, я навсегда усвоил, что наши стреловидные формы кораблей не могут вызывать у Орпенна каких-либо положительных чувств. Все его суда, представшие перед моим взором, отличались чем угодно, но только не углами и не прямыми линиями.

Вообще оставалось загадкой, почему в знаке, которым они одаривали тех, с кем вступали в контакт, всегда использовался треугольник. Ну, каплю воды или жидкости наши ученые всегда объясняли символом жизни, но треугольник не могли объяснить даже они. Все их объяснения выглядели как попытка угадать мелодию с одной ноты. Бестолковые и не имеющие под собой ничего разумного предположения.

– Тогда что это, по-вашему, может быть? И что это за материал? – спросил разведчик, отрывая меня от воспоминаний.

Я честно сказал, что не знаю. Но есть возможность узнать.

– Как? – удивился служака.

– Спросить самих Орпеннов, – сказал я буднично. – Тем более что представитель эскадры меня пугал Маткой, где-то неподалеку болтающейся.

– И как вы себе это представляете – спросить их? – поинтересовался разведчик. – Насколько мне известно, для вас это несколько проблематично. Вам там вроде мозги промывают каждый раз?