Свет от быстро поднимающегося солнца заставляет кончик ствола сиять. Пламегаситель сделан из ртути. Карабины играют серебряным светом. А потом мертвый пейзаж начинает куриться пылью и испарениями метана. Резко усиливаются помехи. И без того рыхлый грунт становится непроходимым. Каждое приземление после балетного прыжка – шаг в неизвестность. То и дело какой-нибудь валун не выдерживает теплового напряжения и рассыпается ледяными осколками. Или, плавно качнувшись, оседает и исчезает в снежной трещине. Только пыль выстреливает из образовавшейся каверны и долго висит над головой мутной серой кляксой. Из-за этих чудес кажется, будто вокруг тебя падают снаряды. Огонь по площадям.

Этот процесс перемалывания поверхности на Амальтее идет миллионы лет. И будет идти еще миллионы лет после нас. Рыхлые камни, скрепленные льдом и серой, на солнце рассыпаются в щебень. Обнажают глубокие провалы. Провалы расширяются, рождая новые скалы. Скалы тоже рушатся ко всем чертям, давая основу булыжникам. Ночью лед вновь скрепляет поверхность из желто-красной породы в кажущийся незыблемым монолит. А потом под воздействием приливных сил Юпитера отдельные плато выскакивают наверх. И процесс образования скал и дробления их в пыль начинается снова. Бесконечное строительство. Через несколько лет место, где я сейчас нахожусь, будет выглядеть совсем по-другому. Только солнечный свет будет все так же отражаться от красных граней, слепя глаза.

Предыдущий отряд потерял троих во время дневных переходов. Мы меняем тактику. Теперь передвигаемся исключительно ночью. Перемещения днем, да еще поодиночке, не рекомендуются. Но я проявляю инициативу. Зверь хитрый – днем на поверхности можно согреться. Несмотря на пыльное марево, скафандр даже включает теплообменники, сбрасывая излишки тепла. Страх быть замурованным заживо в ледяных глубинах ничто перед животной тягой к теплу. На солнечной стороне я ненадолго оживаю.

В глазах у бойцов сводного отряда, которых мы сменили, застыло тупое равнодушие. Они брели по коридору транспорта, словно призраки, и никакие дежурные окрики таких же опустошенных сержантов были не в силах заставить их прекратить волочить ноги. Сейчас я понимаю: они просто наслаждались непривычной тяжестью своих тел, словно вернулись с того света. Трехмесячная вахта в этом аду убивает не хуже зенитного огня. Разве что внутренности из разорванного скафандра не разбрасывает.

Все, что было со мной до сих пор, кажется сном. Ты просыпаешься, выныривая из увлекательного действа, ты напряжен, твои чувства все еще там, ты остро переживаешь нафантазированную обиду или лелеешь радость, и твои переживания так остры, так свежи, но уже через час ты с трудом вспоминаешь, что́ тебя так возбудило. Через сутки помнишь только, что видел сон. А о чем он, уже забыл. Так и здесь. Я проснулся четыре недели назад. И моя прежняя служба, вся моя короткая жизнь забылись напрочь, смытые реальностью. А может быть, все совсем наоборот, и сейчас я барахтаюсь в объятиях ночного кошмара. Надо лишь сделать усилие, оттолкнуться посильнее ногами, чтобы проснуться поскорей. Но все судорожные попытки выбраться из сна заканчиваются очередным длинным прыжком.

Медленно пробираясь от ориентира к ориентиру в мутном сиянии, я добираюсь до одного из укрытий, которое использует краб. Две скалы, склонившиеся друг к другу, образуют своеобразную арку. Приветствуя меня, механизм приподнимается на лапах. Комплекс непосредственной огневой поддержки М-40 «Бофорс». В просторечье – краб. Его броня в боевом режиме приняла цвет окружающего ландшафта. Пока не наступишь, не увидишь. Я осторожно очищаю его технический лючок от пыли. Вытаскиваю наружу сенсорную панель. Равнодушно тычу перчаткой, прогоняя короткий тест. Индикаторы светятся зеленым. Как и следовало ожидать, краб ежечасно сбрасывает мне как старшему смены данные самодиагностики по радио. Моя прогулка сюда – бред под видом чрезмерной инициативности.

Я похлопываю его по броне. Смешно – я ощущаю жизнь в этом куске металла. Я фантазирую, будто краб способен ощутить мою грубоватую ласку. Камень подо мной вздрагивает – где-то рядом случился обвал. Солнце все выше. В голове сплошной треск. Дальше оставаться снаружи опасно. Пора возвращаться.

– …ложить состояние! – пробивается еле различимый голос.

Капитан. Волнуется, как бы символ Легиона не загнулся от попадания камня по башке. Еще бы – за такое с него снимут не только звание, но и голову. Выдвигаюсь назад. К стылой, промороженной пещере. Интересно бы знать – кто из моих товарищей назначен играть роль няньки? Я уверен, Генерал не бросает слов на ветер. Меня пасут. Ежечасно. Ежесекундно. Следят за каждым моим шагом. Надеюсь, это для того, чтобы не дать мне оступиться. А может, и чего похуже. С символа Легиона и спрос особый. Получил ли Золото особые инструкции насчет меня?

Неожиданно четкий голос Сорма:

– Эй, Ролье! Опять в героя играешь?

В перерыве между прыжками нахожу в себе силы улыбнуться. Может, это он и есть? Или это мой напарник – теряющий человеческий облик Иван?

– Трудно менять привычки, мой аджидан.

– …хр-р-р-хр…

Помехи превращают гневную отповедь в неразборчивый хрип.

Сорм теперь ротный сержант. После боя на Весте, где он с неполным отделением удерживал плацдарм на поверхности, ему присвоили аджидана. Выжили только он да еще один капрал. Представляете, его даже не зацепило.

Наши с ним отношения напоминают вооруженный нейтралитет. Ты не зарываешься, а я тебя не трогаю. Думаю, все дело в должности. Сорму положено быть цербером. Что не мешает нам по-дружески перекинуться парой слов в личный час. Его тоже сунули в сводный отряд. Наверное, командование решило, что без знакомого лица мне будет скучновато на Амальтее. Нет, все же, определенно, нянька моя – Сорм.

Сорм на полном серьезе считает, что знает меня как облупленного. Срабатывает стереотип: он помнит меня еще безликим новичком, а не известным героем Ролье Третьим. Я рос на его глазах. Он даже пытается меня опекать. Черт с ним. Я вот тоже обречен до конца дней своих считать его старшим товарищем. Гибридом отца и старшего брата.

2

Измордованные донельзя, мы возвращаемся на базу – так громко зовется тесный подземный бункер из нескольких герметичных отсеков. По крайней мере на короткое время тут можно снять провонявший выделениями скафандр. Никто не обращает внимания на густые запахи – хилых силенок вентиляции еле-еле хватает, чтобы на бетонных стенах не оседала холодная влага. Здесь вам не стерильные коридоры крейсера. Это временный оборонительный объект. Условия жизни в нем должны обеспечивать личному составу минимально приемлемый для выполнения боевой задачи уровень комфорта, не более. По замыслу командования существующих условий вполне достаточно для трехмесячной вахты. Бюджет Легиона и так растянут донельзя. Средств не хватило даже на переносные гравигенераторы – безвкусную вторичную воду из-за низкого тяготения пьем через трубочки. Тусклый свет забранных решетками плафонов– экономим электричество. Опять эта экономическая составляющая, мать ее.

– Мой аджидан, у Ивана мочеприемник замерзает,– сообщаю я Сорму.