Они еще не утратили веру, ведь были заудунианами и боялись Судей настолько, что старались держать язык за зубами, но все же они были простыми людьми и полагали, что избавиться от мучений тоже просто.

Битва. Нужно только подобраться поближе к врагу и сразить его.

Раньше, когда Полчище было скорее мифом, чем реальной угрозой, Предводители Великого Похода надеялись, что одна из многочисленных рек Истиули задержит шранков, как водяная ловушка, вынудив их остановиться. Но от жестокой засухи даже самые полноводные реки Истиули превратились в грязные протоки. Полчище проносилось по ним, словно их и не существовало вовсе, засоряя воды своими отходами.

И Великий Поход оказался беззащитным перед недугом, ужасным Аккеагни, который пронесся по войску, сжимая людей в своих смертоносных объятиях. Ряды заболевших все росли, плетясь позади каждой из четырех армий. Они быстро превратились в рассадники смерти и бедствий. Люди шли, понуро опустив головы, многие из них с обнаженной нижней половиной тела, поскольку ее покрывали кровоточащие язвы. Кровавый понос был, несомненно, самым распространенным и самым страшным заболеванием, учитывая отсутствие чистой воды. Только при таком безумии, как война, люди могли умирать от жажды, пока пили. И вот о чем умалчивают поэты и историки: большинство воинов умирают в собственных нечистотах, а не в крови от ран, полученных в бою.

А шранки продолжали прибывать, заполняя каждую складку на поверхности земли безумным бурлением. Все больше и больше кланов сталкивались с конными отрядами, которые гнались за ними весь день, и эти столкновения наводили на мысль, что Полчище само нападает на Поход. Так в ложных тревогах целые мили пути остались позади.

Из бесчисленных стычек две стали особенно знамениты. Генерал Сиройон уже прославился тем, что во главе своего фамирского отряда вступал в бой с обнаженным торсом, и еще благодаря легендарной красоте и скорости своего коня, Фьолоса. Поскольку фамирцы могли легко уходить от шранков, отряд стал ехать так близко к Полчищу в потоках пыли, тянущихся за беспорядочно бегущими шранками, что у всадников разболелись шеи от того, что приходилось постоянно вытягивать их в надежде разглядеть врага.

– Будто в дыму скачешь, – говорил Сиройон королю Пройасу на военном совете. – Будто грозовые тучи спустились к самой земле. И воплей слишком… много… Все просто… звенит. А потом ты видишь их, похожих на рой насекомых, копошащихся на земле, они скачут, шарахаются из стороны в сторону, сбиваются в кучи без всякого смысла и порядка… Безумие. Полное безумие! Только крайних видно, да и они поначалу кажутся бестелесными, настолько плотная пыль их окутывает. Но потом замечаешь в просветах тьму-тьмущую роящихся шранков… и понимаешь, только понимаешь, не видя, что это – только край вопящих миль…

Край вопящих миль. Эта фраза стала передаваться из уст в уста, пока в Восточной армии не осталось ни одного человека, которому не доводилось слышать ее.

Понимая, что своим приближением излишне тревожит шранков, фамирский генерал позаботился о том, чтобы ехать ближе к отряду айнонийцев с королем-регентом Нурбану Сотером во главе. Выстроившись в нескольких милях от Армии, тяжело вооруженные отряды Сотера и его верные рыцари ждали возвращения отряда Сиройона. Они с удивлением наблюдали за приближением полуобнаженных фамирцев, летящих по равнине, растянувшись в тонкую линию, и за шайками скачущих теней, преследующих их. Расступившись, они пропустили всадников и, вновь сомкнув ряды, бросились в атаку…

Тысячи шранков пали замертво.

Когда эти истории дошли до Сибавула-те-Нурвула из Армии Среднего Севера, он отдал приказ своим сепалоранам скинуть броню, чтобы по примеру облегченных фамирцев обогнать тварей. Помешанный на реванше, он уведомил нескольких офицеров и кидрухильских капитанов о том, что собирается повторить тактику Сиройона, чтобы крушить шранков тысячами. Но он не учел, что неравномерные скопления шранков перед Армией Среднего Севера оставят за собой гораздо меньше корма его лошадям, чем лошадям генерала Сиройона. Сепалораны ворвались в клубы пыли, как и фамирцы, и разъехались флангами, когда шранки направились к ним. А потом помчались прочь, весело улюлюкая.

Но их кипучее веселье быстро стихло, когда шранки догнали отстающих. Сибавул скомандовал горнистам дать сигнал о помощи, но генерал не обсуждал непредвиденных случаев ни с кем из лордов или капитанов, которые следили за тисками ловушки. Шранки с непристойными воплями радовались своему триумфу. Люди, припав к седлам, хлестали своих пони до крови, пытаясь оторваться от исходивших слюной тварей, поглощавших их…

Почти две тысячи подчиненных Сибавула пали в этой погоне. Это было первым серьезным поражением Великого Похода. А злосчастный генерал заработал вторую порку и вечный позор, увековеченный в летописях.

Прошли дни, и для тех, кто размышлял о нуждах Великого Похода, неизвестность стала обретать ясные формы. Их враг оказался более подвижным на открытой местности, что означало верную смерть. Они не могли приближаться к противнику и в результате получить провизию, которая была необходима для выживания. Рассказы о разных исторических битвах, особенно о тех, в которых участвовали скильвендийцы, прославленные воины, начали просачиваться по рядам войска, встречаемые задумчивыми взглядами и пожатием плеч. И люди Похода узнали, что не один древний император вел своих подданных в дальние дали на погибель.

– Не бойтесь, – заверил Каютас своих генералов. – Они нападут, скоро.

– Правда? – спросил король Нарнол.

Сломленный смертью сына, он стал говорить резко, почти дерзко.

– Откуда вам это известно?

– Ха! – вскричал седобородый галеот. – Так они придут за едой, которой у нас нет?

Каютас ничего не ответил, выждав, пока Нарнол сам не устыдится своей грубости.

– Мы! – вырвалось у короля Вукиэльта. – Мы и есть еда, идиот!

Каждый из маршалов четырех армий подавал прошение аспект-императору о том, чтобы он выступил с речью перед войском, и с ответным молчанием нарастали дурные предчувствия. Он сделал выговор каждому из них, сказав: «Если ваши народы не в состоянии вынести таких ничтожных испытаний, тогда Великий Поход и вправду обречен».

И люди Похода поднялись по утреннему звону колокола. Они подтянули пояса и обоймы, взвалили на плечи мешки, которые с каждым днем казались все тяжелее, будто в них подкладывали по камню. И устало потащились на сборы, с удивлением взирая на клубы пыли, поднимавшиеся при каждом шаге. Некоторые долго моргали, то ли от усталости, то ли от крупного песка, приносимого ветром, словно оказавшиеся в ловушке ночных кошмаров.

У Сорвила не было братьев, факт, который не вызывал у него ни малейшего сожаления в детстве. Но он почему-то чувствовал себя ответственным за то, что мать не смогла выносить второго сына, а отец отказался жениться еще раз после смерти матери. Время от времени мальчик слышал, как отец спорил со своим мудрым советником о слабости династии, говорившим: «Но если мальчик умрет, Харвил!» Он тихо ушел в детскую, оцепеневший, ошеломленный, удрученный странной поспешностью, и принялся мастерить игрушечное оружие, вот и все, что было в его силах, чтобы успокоиться. И тогда ему пришло в голову, насколько было бы легче, если бы у него был младший брат, кто-то, кого можно защитить, с кем разделить бремя ужасного будущего.