В новых рабочих брюках и уже ношенных кем-то башмаках я бродил по жестким тротуарам Мэйн-стрит, где никто не обращал на меня никакого внимания. Сколько людей живет в Форт-Ройале, я не знал, как не знал и того, почему здесь возник город и кому-то захотелось в нем поселиться, не знал даже, откуда взялось его имя, Форт-Ройал, — предполагал, что, может быть, во времена первых поселенцев на этом месте находилась армейская передовая застава. По обеим сторонам Мэйн, бывшей всего лишь отрезком шоссе, располагались самые разные заведения, и, по моим представлениям, их было как раз столько, сколько нужно, чтобы город мог называться городом. По улице каждый день проезжали зерновозы, грузовички и трактора фермеров. Здесь были парикмахерская, приютившиеся под одной крышей китайские прачечная и кафе, бильярдная, почтовая контора, где на стене висел портрет Королевы, маленькие приемные двух докторов, миссия «Сынов Норвегии», «Вулвортс», аптека, кинотеатр, шесть церквей (в том числе моравская, католическая и лютеранская), библиотека (закрытая), скотобойня и заправочная станция «Эссо». Имелся также кооперативный универмаг, в котором Чарли купил мне штаны, нижнее белье, обувь и пальто. А также Королевский банк, пожарная станция, ювелирный магазин, мастерская по ремонту тракторов и отель поменьше нашего — «Королева снегов» — с собственным, владевшим патентом на торговлю спиртным, баром. Школы не было, но когда-то существовала и она: ее квадратное белое каркасное здание стояло напротив крошечного сквера, деревьев в котором не наблюдалось, зато присутствовал памятник героям войны с выбитыми на нем именами и флагшток с государственным флагом. От Мэйн отходило десять опрятных, прямых, немощеных улочек с белыми домами, где жили горожане. Перед домами зеленели аккуратные лужайки, некоторые с одинокой елью или квадратной клумбой, на которой доцветали последние петуньи, а на некоторых возвышался обложенный белеными камнями шест с английским флагом или знакомый мне по Монтане католический рождественский вертеп. В дополнение к этому городок мог также похвастаться голым, огороженным бейсбольным полем, катком, на котором зимой играли в керлинг или хоккей, теннисным кортом без сетки и — на южной его оконечности, там, где он неожиданно заканчивался и начинались поля, — кладбищем.

Во время одной из таких прогулок я долгое время простоял у витрины ювелирного магазина, разглядывая «Булова», «Лонжины», «Элджинсы», обручальные кольца с крохотными бриллиантами, браслеты, серебряные сервизы, слуховые аппараты и подносики с поблескивавшими на них серьгами. Я зашел в аптеку и купил маленький будильник, чтобы он поднимал меня по утрам, и подышал ароматами женских духов, ароматического мыла, фонтанчика содовой воды и доносившимися из задней комнаты и от прилавка резкими запахами лекарств. Как-то после полудня я заглянул в автосалон «Шевроле» и осмотрел выставленную там новую модель — сверкавшую красную «импалу» с жестким верхом, которая наверняка очень понравилась бы моему отцу. Я посидел немного на водительском месте, воображая, что мчусь в этой машине по прериям, — так было, когда отец пригнал и поставил перед домом новый «Де Сото», и какой же ровной, лишенной событий казалась в то время жизнь мне и Бренер. Подошел продавец в желтом галстуке-бабочке и сказал, что я могу, если желаю, съездить на этой машине домой, а затем рассмеялся и спросил, откуда я. Американец, приехал погостить к моему дяде, он в «Леонарде» живет, ответил я, а отец мой продает в Штатах (новое для меня словечко) автомобили. На продавца все это впечатления не произвело, и он ушел.

В какой-то другой день я остановился у закрытой библиотеки, заглянул сквозь толстое стекло ее двери внутрь и увидел ряды пустых полок, опрокинутые стулья, высокую конторку библиотекаря, стоявшую в сумраке боком к двери. Я читал вывески кинотеатра, который работал только по выходным и показывал исключительно «лошадиные оперы». Проходил по грунтовым аллейкам, тянувшимся от окраины города к сортировочной станции, смотрел, как составляются из наливных цистерн и вагонов для перевозки зерна поезда, которым предстояло вскоре уйти на восток и на запад, — я делал это и в Грейт-Фолсе, и все те же странствующие по железным дорогам худые бродяги смотрели на меня как на старого знакомца, проплывая мимо в незапертых товарных вагонах. Я проходил мимо бойни; «Забойный день — вторник», — сообщала сделанная от руки надпись на прикнопленном к двери листке бумаги, и обреченные коровы стояли в загоне, ожидая этого дня. Проходил мимо ремонтной мастерской «Мэсси-Харрис», в темной глубине которой люди в масках и со сварочными горелками приваривали что-то в фермерских машинах. Кладбище лежало сразу за пределами города, однако на него я ни разу не заглянул. На кладбищах я никогда не бывал и не думал, что канадские могут чем-то отличаться от американских.

Конечно, одно дело бродить по городу, когда неподалеку, дома, тебя ждет твоя семья, и совсем другое — ощущать себя человеком, которого никто не ждет, не думает о нем, не гадает, что он сейчас делает и не случилось ли с ним чего. Я совершил далеко не одну такую прогулку — в начале сентября, пока погода резко, как это здесь водится, менялась, и прожитое мной лето уходило, и передо мной, как и перед всеми другими, вставала неотвратимая перспектива зимы. Заговаривали со мной на улицах лишь очень немногие, хотя никто, по-моему, не подчеркивал нежелание говорить со мной. Почти каждый встречный коротко взглядывал мне в глаза, и я становился для него уже увиденным, — так он давал понять, насколько я мог судить, что запомнил меня и мне следует это знать. И даже если ничто в Форт-Ройале не показалось мне таким уж особенным и отличительным, жители его, которые давно знали друг друга и полагались на это знание, усматривали нечто отличительное во мне. (Это важнейшее свойство провинциалов отец мой усвоить не смог, отчего и был найден и арестован так скоро после совершенного им ограбления банка.) Вы могли бы сказать, что я производил мои обходы точь-в-точь как любой оказавшийся в незнакомом городе человек. Однако этот город был странен уже тем, что находился в другой стране и все же не производил впечатления чего-то отличного от того, что я знал. Если угодно, само его сходство с Америкой усугубляло чуждость Форт-Ройала и привлекало меня — и в конечном счете я его полюбил.

Как-то раз, когда я стоял у витрины аптеки, ничего особенного не делая, всего лишь любуясь выставленными в ней красочными флаконами, мензурками, порошками, ступками, пестиками и медными весами — всем тем, что невозможно было увидеть в «Рексолле» Грейт-Фолса и что придавало магазину Форт-Ройала вид более основательный, — мимо меня прошла женщина с дочерью. Прошла, но вдруг повернулась ко мне и спросила:

— Я тебе ничем помочь не могу?

На ней было красное в белых цветах платье с пояском из белой лакированной кожи и туфельки из такой же. Говорила она без акцента — я навострился отмечать его, потому что услышал о нем от Милдред. Голос женщины звучал дружелюбно. Возможно, она уже видела меня, знала, что я не здешний. Ко мне никто еще не обращался подобным образом — как к совершенно не знакомому человеку. Все взрослые, каких я пока встречал в жизни, неизменно знали обо мне все.

— Нет, — ответил я. — Спасибо.

Я понимал: если мне ее выговор не кажется чуждым, то, наверное, и мой представляется ей не похожим на тот, какой она привыкла слышать здесь. Возможно, я и с виду отличался от местных жителей, хоть мне так и не казалось.