Рядом с трейлером примостился помятый грузовичок Чарли Квотерса. Перед грузовичком обнаружился и сам Чарли, разговаривавший с мужчиной в голубой рубашке, который держал в руке с перекинутым через нее желтовато-коричневым пиджаком соломенную шляпу. Чарли наряда не сменил: черные резиновые сапоги с заправленными в них штанинами, все та же фланелевая рубаха. Землю вокруг трейлера усеивали ржавые металлические инструменты, покрышки, пустые бочки, велосипеды, клетки для животных, компанию им составлял древний мотоцикл и стоявший на деревянных колодах «студебейкер» с выбитыми стеклами. По траве же были расставлены странные сооружения из свинченных болтами или приваренных один к другому кусков металлического лома. Велосипед, соединенный с ножом жатки. Сеновязалка, оснащенная штурвалом и зеркальцем. Солнечные часы из колесного обода. Беспорядочное скопление насаженных на деревянные палочки блестящих вертушек и посверкивавших волчков дробило солнечный свет. С одного бока к трейлеру был прислонен самодельный флагшток с таким же, какой я видел на границе, флагом.

Чарли вертелся, воодушевленно маша короткими мощными руками, указывая то на трейлер, то на окно, в которое я смотрел. Я подумал, что он рассказывает обо мне, а слушающий его мужчина в голубой рубашке — это Артур Ремлингер, брат Милдред. Чарли вдруг крикнул, словно желая, чтобы его услышал кто-то еще: «Со мной никакая защита от дурака не работает» — и, откинув голову назад, захохотал. Второй мужчина взглянул на дом, уперся рукой в бедро, кивнул и что-то сказал. Чарли повернулся и пошел по траве в мою сторону.

Я быстро натянул футболку и штаны. Мне не хотелось, чтобы Чарли, если он идет сюда, застал меня в одних трусах. Сунул босые ступни в туфли. Поискал входную дверь. В комнате имелась, оказывается, еще одна раскладушка, голая. На полу были навалены картонные коробки, почти не оставившие свободного места. Лампа отсутствовала. Я услышал голос подошедшего совсем близко к дому Чарли: «И кого только вы себе навязали на шею? Я спрашиваю вас, какого…» К кому он обращался, я не знал.

Я торопливо выскочил через низенькую дверь на кухню — крошечную, душную, захламленную. И увидел штабеля новых коробок, чугунную плитку, старый телевизор с разбитым экраном и чучело не то собаки, не то койота, водруженное на дубовый холодильник с ржавыми задвижками. Я заправил подол майки в штаны, вышел в маленькую прихожую с грязным полом и застекленной дверью, а из нее — под резкий свет солнца. Свет, ударив в глаза, ослепил меня, заставил зажмуриться как раз в тот миг, когда из-за угла дома показался Чарли. Зеленые, за ними серебристые, за ними красные пятна поплыли под моими веками. Кожу на голове стянуло. Я не знал, что сейчас произойдет. Но полагал — что-то важное. Уж больно далеко от Грейт-Фолса я заехал.

— Ага. Вот и он, — громко крикнул Чарли.

Я заставил себя открыть глаза. Белый оштукатуренный домик, где я спал, оказался тем самым, по которому скользил в моем сне свет фар. Он словно припадал к земле, пошедшая струпьями штукатурка кое-где сгнила и отвалилась, обнажив дранку и испод внутреннего штукатурного слоя. Я застегнул молнию на штанах. Шнурки моих туфель остались незавязанными. Сморщился, прикрыл ладонью глаза.

— А-Эр приехал. — Чарли выставил напоказ большие квадратные зубы, ухмыльнувшись так, точно он сообщил мне неприятную новость и очень этому рад. — Пошли. Он хочет тебя видеть.

И повернулся кругом, а я пошел за ним по траве. Мы пересекали пришедшую в упадок улицу, направляясь к трейлеру и ангару, к мужчине в голубой рубашке, разговаривавшему с кем-то, склонившись к окошку блестящего, темно-бордового «бьюика», которого я прежде не видел.

Я воспользовался случаем и осмотрелся вокруг. Это был городок, однако таких я прежде не видел — даже когда отец возил меня и Бернер в резервацию индейцев под Бокс-Элдером, чтобы мы взглянули на их жилища. Здесь по остаткам нескольких улиц были разбросаны немногочисленные серые деревянные дома. Имелись и свидетельства того, что прежде их было больше, — пустые квадраты кирпичных фундаментов, обвалившиеся деревянные надворные постройки, осиротевшие печи и участки открытого грунта, на которых некогда что-то стояло. Пять или шесть уцелевших домов выглядели необитаемыми: распахнутые двери их висели на одной петле, дворы заросли сорной травой. Некоторые лишились крыш, у других крыши были оббиты досками или грубо залатаны, выщербленные трубы обкрошились, веранды просели. Электрические провода были протянуты только к трейлеру, ангару, дому, в котором я спал, и еще одному со свободно пропускавшей дождевую воду дырой на крыше. На ступенях его тыльной веранды маячила, издали наблюдая за нами, крупная женщина в свободном сером платье. Задний двор дома пересекала обвисшая веревка с качавшимися на ней под сухим ветерком белыми простынями и цветным женским бельем.

По шоссе — во всяком случае, выглядело это как мощеная дорога — прогромыхала мимо возвышавшихся напротив элеватора обветшалых коммерческих построек с плоскими крышами (когда-то в них размещались всякого рода торговые заведения) пара больших зерновозов с хлопавшими на ветру тентами. И эти здания выглядели заброшенными: стекол в окнах нет, двери отсутствуют. Людей нигде видно не было. На окраине городка, которую я увидел, переходя улицу, были когда-то посажены, дабы защитить его от ветра, клены и пирамидальные тополя (я знал их по Монтане), ныне уже высохшие. За окраиной тянулись пахотные поля, усеянные тюками соломы, и возвышались бескрылая мельница и терпеливо работавшая штанговая нефтяная качалка. А за ними уходила вдаль земля — не ровная, но холмистая, почти лишенная деревьев. Дальше взгляд упирался в горизонт.

— Ладно, вот он, — по-прежнему во весь голос крикнул Чарли.

Я шел за ним по траве к трейлеру и ангару, у которого замер новый на вид «бьюик». Темный ангар служил, как я теперь увидел, пристанищем для старого джипа с крытым тканью кузовом и низенького одноосного прицепа, в котором лежала груда лопат и некоторое количество гусей, как мне поначалу показалось, — нет, это были всего лишь их деревянные чучела, приманки.

— Еле добудился малыша, — продолжал Чарли. — Избаловали его в Штатах. Боюсь, тут ему не выжить.

Он оглянулся на меня. При дневном свете Чарли выглядел еще страхолюднее: большая шишковатая голова, неестественно узкие плечи, ноги с глядящими в разные стороны коленями, от которых уходили вниз сапоги; черные волосы, по-прежнему скрепленные сзади стразовой пряжкой. Зрелище не из самых привлекательных.

Я засунул руки в карманы, чтобы не позволить себе затенить ладонью глаза. А им было больно. Кузнечики скакали в сорной траве, ползали по земле у моих ног, стрекоча совершенно как гремучие змеи, и это действовало мне на нервы. Крохотные бурые птички порхали среди металлических скульптур, вертушек, волчков. Солнце пекло мне голову и плечи, резало глаза, хотя волоски на моих руках оставались холодными и колючими. На лбу, у самых волос, начал скапливаться пот.

Мужчина, державший на руке с зажатой в ней соломенной шляпой желтовато-коричневый пиджак и говоривший что-то в окошко «бьюика», — я разглядел на пассажирском сиденье женщину, которую рассмешили некие только что ею услышанные слова, — этот мужчина выпрямился и пошел нам навстречу.