груди бутылку. Квартира номер двести тридцать два. Я смотрела на цифры и видела дверь заброшенного, пропахшего затхлостью домика. Реальная картинка расплывалась, та, из прошлого, становилась всё чётче.

Замок щёлкнул, прошлое стало явью.

Высокий, в старой футболке и растянутых джинсах, он стоял передо мной и хмурился.

– Здравствуй, Пит, – сказала я совершенно спокойно.

Думала, увижу его и начну задыхаться. В кармане пальто лежал заранее приготовленный баллончик.

Но задыхаться я не начала. Не было ни дыма, ни огня, ни пепла. Обрюзгший, с многодневной щетиной и заплывшими мутными глазами, Пит стоял в дверях квартиры. Не он напугал меня – я его.

– Пустишь?

Он тряхнул головой, пошатнулся.

– Уйди ты! – махнул нервно. – Уйди!

Я криво улыбнулась. Он отмахивался от меня, как от приведения, отходя вглубь квартиры. Я шла за ним до тех пор, пока мы не оказались в крохотной, метров в пять, кухне.

В раковине – сваленная грязная посуда. На столе переполненная пепельница, в углу – пустые бутылки.

Я осмотрелась.

– Ты сдохла, малахольная! Сдохла! – рявкнул Петя. – Ты…

Аккуратно я поставила на стол бутылку водки. Пит замолчал, перестал махать на меня и уставился на неё. Мутные глаза загорелись жаждой, руки заходили ходуном. Может, я всё-таки зря пришла? В кармане у меня лежал не только баллончик. Но, глядя на него, я убеждалась: жизнь сделает всё сама. В этой постановке моё место в зрительном зале.

Пит качнулся опять, схватился за спинку стула. Наткнулся на меня взглядом и затрясся, как будто начисто забыл, что я тут, и только увидел.

– Тебя нет! – Он зажмурился. – Тебя, сука, нет! – Потом раскрыл глаза и уставился прямо.

– Я есть, Петя. Как видишь.

– Нет… Ты мне кажешься. Проклятая сука! – зарычал он и рявкнул во всю глотку: – Сука! Тебя нет! Прекрати приходить! Прекрати!

Проходя мимо, я случайно задела его локтем. Он попятился. Беря стакан, я слышала, как Пит тяжело, нервно дышит. Отвинтила крышку и наполнила стакан. Подала Питу. Его затрясло от желания взять, но он не решался.

– Я сейчас уйду, малахольный, – улыбнулась мягко. – А ты выпей. Это, конечно, не спасёт тебя от параноидального психоза, но всё равно выпей. За жизнь. Помнишь, я говорила вам, что вы ответите?

– Ты сдохла, – повторил он, как мантру. – Ты…

Внезапно я поняла, что пришла не зря. Десять лет я повторяла себе, что Ангелина умерла. Десять лет считала её пеплом. А сейчас понимала, что больше не хочу и не могу делать это.

– Нет, Пит, – сказала я тихо, поставив стакан на стол прямо перед ним. – Это вы сдохли. В тот день вы запустили обратный отчёт. Ты – последний. Но тебе осталось недолго. Видишь, как оно бывает… Ангелина жива, а ты стоишь одной ногой в могиле.

– Ты не настоящая…

Я приблизилась к нему вплотную. Положила ладонь на грудь. Его глаза наполнились первородным, животным ужасом. Пит сглотнул, прижался спиной к стене. Я опустила пальцы к его животу и улыбнулась уголками губ. А потом убрала руку и пошла к двери.

Ощущения были странные, к глазам почему-то подступали слёзы. Хотелось побыстрее вернуться домой и забыть обо всём. Забыть эти жалко трясущиеся руки, этот панический ужас в глазах того, кого я помнила совсем другим.

На улице я сразу же поглубже вдохнула. Быстро дошла до машины, до Егора, и, обняв, уткнулась носом ему в грудь. Сделала ещё один вдох и выдохнула через рот. Снова вдох и выдох. Лёгкие раскрывались, наполнялись воздухом, а я всё дышала и дышала. Наверное, впервые так свободно за последние десять лет.

– Теперь всё? – спросил он, положив руку мне на голову.

– Теперь всё, – отозвалась я, кивнув, и ещё раз вдохнула. – Ты знаешь, Егор… Я нашла Ангелину.

– Нашла Ангелину? – Он немного отстранил меня. Нахмурился.

– Угу.

– Хм… И как нам с этим быть?

– Понятия не имею. Но ты же Егор Дымов. Звезда, и вообще… – Я пожала плечами. – Ты должен что-нибудь придумать.

– Хм… – Он снова хмыкнул. – Пока у меня есть только одна идея.

– Какая?

Вместо ответа он обхватил меня за талию. Его тёплое дыхание коснулось моих губ. Я положила ладонь ему на грудь и прикрыла глаза как раз в тот момент, когда он начал целовать меня. Сперва осторожно, нежно. Но с каждой секундой всё откровеннее.

Я провела ладонью выше, обхватила его за шею и встала на носочки. Прижалась всем телом, обхватила второй рукой и раскрыла губы. Языком к его языку, дыханием к дыханию. Чувствовала его вкус и доставала из шкатулки прошлого самое дорогое, что в ней хранилось: любовь.

– Ангел… – просипел Егор, гладя по спине, по плечам.

Я коснулась его колючей щеки. Кажется, я опять плачу…

– Ты всё-таки вернулся за мной, – шепнула сквозь слёзы. – Долго ты. Но… – всхлипнула. – Видишь, я дождалась. Только учти, больше никакой Канады. Никакого НХЛ. Вообще-то, у нас сын, и я… – Плечи затряслись, я больше не сдерживалась. Гладила его по лицу, а у самой рвались рыдания. – Я не собираюсь растить его одна, Дымов. Так что никакой Канады. Я ненавижу твой хоккей, а сын любит. И…

– Никакой Канады, Ангел. – Он взял мою руку и поцеловал в раскрытую ладонь. – Клянусь. И перестань плакать. Всё хорошо.

Я разревелась ещё сильнее. Уткнулась в него и заплакала навзрыд. Наверное, впервые так сильно за десять лет. Так безудержно и так откровенно. Впервые за эти десять лет я могла быть слабой. Быть собой.

Просто быть.

Эпилог

Ангелина

– Знаешь, кого он мне напоминает? – Егор перевёл взгляд с окопавшегося в подарках сына на меня.

– Кого?

– Дракона на сокровищах. Ты сама посмотри.

Я засмеялась. Сходство было однозначным. Тим было запротестовал, но вместо протеста вышел зевок.

– Иди спать, – посоветовала сыну.

Он замотал головой. Пересел с дивана на пол и взял с блюда самый большой кусок чизкейка, на который я потратила несколько часов последнего дня уходящего года. А всё ради чего? Ради того, чтобы эти двое умяли его за считаные минуты!

Егор присоединился к Тиму. Оставшийся кусочек был последним, и я поспешно присвоила его себе. Смотрела на только что не постанывающих от удовольствия мальчишек и невольно улыбалась.

– Вот теперь можно спать, – деловито заявил сын, справившись с десертом.

Егор хмыкнул.

Тимоша подсел ко мне и обнял.

– Спасибо, мам.

– Да не за что.

– Я люблю тебя.

Мой маленький мужчина. Он никогда не был нежным маминым сыночком, редко говорил о чувствах, и тем ценнее были его слова.

Обняла его крепче,