Первый из них связан с несокрушимой, абсолютной уверенностью Майи в себе. Певица Peaches, с которой Майя познакомилась через свою соседку по комнате в общежитии, Джастин Фришманн, солистку группы Elastica, в своё время дала ей заряд дерзкой, безбашенной эксцентрики – а еще познакомила её с музыкальным модулем Roland TR-505, драм-машиной с функциями MIDI-контроллера. Стало ясно, что можно ничего не знать про музыку, не владеть никакими инструментами – и при этом сочинять песни; одним из первых опытов M.I.A. стала композиция «Galang». Спустя несколько месяцев Майя уже убеждённо говорила Ричарду Эксу с лейбла XL Recordings – ну, вы же понимаете, я вам точно нужна.

Помните, как советовали на экзаменах в университете? Если не успели подготовиться, то несите любую чушь, главное с максимально невозмутимым и уверенным видом, а можно даже и с некоторым гонором и нахрапом. Последнего у артистки хоть отбавляй – когда она только появилась на экранах радаров, мои коллеги часто использовали метафору «выбить дверь ногой»; ну да, как-то так это всё и выглядело. Проблема в том, что в случае с Майей эта поза вызвана, по сути, необходимостью – детство у неё, как нетрудно догадаться, было непростое, сначала в тамильском районе Шри-Ланки, потом в Индии на птичьих правах (семья, бежав с острова, поселилась в заброшенном доме в районе Мадраса), наконец, в Англии, куда она с матерью и братьями-сёстрами перебралась как беженка; разумеется, жильё выделили в гопническом районе на южных окраинах Лондона. Одна из всего двух азиатов в своём классе, в окружении скорее правого большинства, вплоть до представителей распространённой в Великобритании субкультуры скинхедов, к тому же почти не владеющая английским – певица рассказывала, что на момент переезда знала на этом языке два слова: Майкл и Джексон, – разумеется, она должна была «уважать себя заставить» и, в конечном счёте, за счёт природной витальности и бесстрашия смогла это сделать. А дальше те же психологические паттерны неминуемо распространяются и на прочие сферы жизни – и да, Майя была и остаётся лишена всякой рефлексии. Ей не просто не стыдно чего-то не уметь, не знать, не понимать или, скажем, ляпнуть глупость – наоборот, она привыкла считать бесцеремонность своим сильным свойством и не переживать по пустякам.

Вторая причина популярности M.I.A. – в том, что это очень своевременная музыка: и по звучанию, и по заложенным в неё смыслам. Она состоит в основном из предельно резких тембров и созвучий: выстрелы в «Paper Planes» – лишь частный случай общей милитари-эстетики творчества певицы. Ее третий альбом, который назывался просто «MAYA», пусть его заголовок и был записан не буквами, а косыми чёрточками-слэшами, стартовал со звуков шуруповёрта и бензопилы, которые в этом контексте тоже звучали как приспособления скорее для резни, чем для ремонта. Да и условно «нормальные» инструменты – те же синтезаторы – здесь немилосердно воют, стонут и скрежещут, а сама Майя и её соратники, которых она иногда допускает к микрофону, под это дело декламируют что-то типа зловещих частушек. Скажем, в треке «Hustle» с диска «Kala» нигерийский эмси Afrikan Boy читает буквально следующее: «Думаете, вам хреново живётся? Приезжайте к нам в Африку!»

Вся эта воинственная риторика – музыкальная и тематическая, – как кажется, падает на благодатную почву вот почему: так называемый третий мир с её помощью вырабатывает язык для общения с первым и вторым. Долгое время, буквально-таки веками, это был язык заискивания, подобострастия – развивающиеся страны всячески искали расположения развитых, безусловных политических, культурных и научных гегемонов. Но в XXI веке старая субординация уже не действует, и те, кем раньше привыкли пользоваться, теперь протестуют против этого всеми доступными им способами.

А ещё очень показательно, что протестное творчество Майи и многих её единомышленников звучит именно так, а не иначе. Вспомним, как звучал политический протест, скажем, в середине прошлого века – он был акустическим, настоянным на фолке, и это логично, потому что сущность его была как раз антибуржуазной, рабоче-крестьянской, с противопоставлением всего сельского, честного, натурального ужасному миру капитала. Но нынешний протест другой, его носители – это, скажем, африканская беднота с автоматами Калашникова наперевес. И его звуковой образ, соответственно, тоже полностью отличается. «Все эти люди типа Боно или Джона Леннона, они говорили – дайте миру шанс, – утверждала Майя в одном из интервью, вспоминая, разумеется, прежде всего ленноновскую «Give Peace a Chance». – Но я не уверена, что я верю в мир». И да, никакого мира в её записях нет, одна лишь, как говорят в новостных телесюжетах, эскалация конфликта.

Стиль, в котором выполнен третий альбом Майи, часто обозначают как индустриальный хип-хоп – что ж, когда первый же сингл с него оказывается построен на семпле из отчаянно некоммерческой американской синтпанк-группы с говорящим названием Suicide, это в самом деле о чём-то да говорит. Если в диске «Kala» певица по-партизански исследовала музыку народов мира, задействуя нигерийских рэперов, оркестровки из болливудских фильмов, бразильский карнавал и гудящие австралийские инструменты диджериду, то здесь сплошняком идёт всамделишный музыкальный арт-обстрел. При этом всем нравится – запись оказалась на тот момент самой успешной в дискографии артистки и принесла ей кучу денег и наград. Единственное, что по горячим следам критиковали, это конспирологические теории Майи – о том, например, что Google и Facebook шпионят за пользователями и передают кучу информации американским спецслужбам. Это уж совсем наивно, говорили ей – и действительно, чем-то напоминает выкладки наших отечественных конспирологов, правда? Вот только прошло совсем немного времени, и были опубликованы показания Эдварда Сноудена, из которых стало понятно, что в общем-то многое из того, о чём пела Майя, в той или иной степени соответствует действительности. Разумеется, певица не удержалась от нескольких победоносных твитов, а потом сдружилась и с другим опальным мировым разоблачителем, Джулианом Ассанжем, и даже навещала его в эквадорском посольстве, где он жил в самоизоляции на протяжении нескольких лет.

Тогда Майю Арулпрагасам стали обвинять в другом – в непоследовательности. Мол, сначала она хвасталась, что её отец воевал за Тигров Освобождения Тамил-Илама, а потом, когда получше узнала, кто это такие, стала говорить, что нет, не воевал, а, наоборот, был противником их методов. А ещё она вроде бы вся такая антиистеблишмент – но при этом её мама вообще-то в Англии много лет зарабатывала тем, что шила одежду для королевского двора (это, кстати, чистая правда – и музыка самой Майи тоже порой напоминает пёстрый коллаж, словно бы вышитый мелким бисером). Ну и наконец, главная, вечная, неизбывная тема: хорошо петь про сирых и убогих, когда сама живёшь в особняке в Беверли-Хиллз и когда у тебя ребёнок от богатенького наследничка! А надо сказать, что отец ребёнка Майи не кто-нибудь, а сын Эдгара Бронфмана, бывшего топ-менеджера Warner Brothers. Кстати, первые родовые схватки она почувствовала на сцене, выступая с огромным животом на церемонии «Грэмми» вместе с Канье Уэстом, Джей Зи и другими.

Будем откровенны: некоторые из этих обвинений в адрес певицы более валидны, некоторые менее, но в целом последовательность, наверное, и впрямь не принадлежит к числу её сильных качеств. Майя живёт настоящим, буквально текущим моментом – она ведь сначала училась на режиссёра, но снимать фильмы оказалось слишком долгим процессом, требующим усидчивости и погружённости; в итоге сперва она перевелась на графический дизайн, позволяющий за один вечер создать интересную работу, а потом освоила и музыку на драм-машине Roland TR-505. Каждый момент жизни для неё самоценен, сегодня она говорит одно, а завтра скажет другое – и не будет чувствовать никакой неловкости, потому что, во-первых, вообще не замечена в подобных чувствах, а во-вторых, потому что в самом деле не интересуется тем, что было вчера. Всё, ребята, вчера закончилось – и какое это тогда имеет значение?