Тем временем Рита показывала фотографии: величаваястарушенция Эвелина Ле Буа, ее сестра Лидия Николаевна, привлекательная худаядама лет пятидесяти (это она незадолго до смерти, пояснила Рита), ее дочь Татьяна– очень красивая женщина за шестьдесят, в мехах, ее муж Алекс Ле Буа, вконсервативной шляпе и костюме. «Только тросточки ему не хватает, чтобывыглядеть совершенным буржуем!» – подумал Георгий. На другой фотографии, вмолодости, Алекс выглядел куда более прилично: там ему было лет тридцать, русыеволосы вразлет, он сидел на мотоцикле и смеялся, глядя чуть исподлобья. Вдалиподнималась Эйфелева башня. Фантастика!

Этот снимок баба Саша рассматривала особенно долго, и глазаее были влажны, когда она подняла их:

– Здесь Алекс – вылитый Шурка. Неудивительно, ведь ониродные братья!

Она принесла несколько фотографий брата, и все принялисьсличать их и говорить – да-да, конечно, поразительное сходство. А Георгийтосковал оттого, что Рита сидит далеко от него, надежно отгороженная от негоматерью и сестрой, а он может только смотреть на нее голодными глазами имедленно сатанеть оттого, что она так старательно отводит взгляд.

– Бедный он, бедный, – проговорила Рита, глядя на портретАлександра Русанова, родного брата своего отчима. – Умер так нелепо.

– От сердечной недостаточности якобы, – буркнула АлександраКонстантиновна. – Хотя бывало, что писали родственникам: от сердечной, мол,недостаточности, а на самом деле…

– И все же я не пойму, кем вы приходитесь Ле Буа? – перебилНиколай Тихонович, и все вздрогнули. От этой опасной темы лучше бы уйти… – Всеже вы им родственница или знакомая?

– Дальняя родственница, – спокойно сказала Рита, но глаза еетревожно сузились. – Я воспитывалась в их семье. Между прочим, все этифотографии – теперь ваши: их вам на память передают ваши парижскиеродственники. У меня еще есть фотографии с видами Парижа, видами домов Ле Буа вПариже и Ницце, их усадьбы в Муляне, в Бургундии, но их можно посмотреть потом.А скажите, Александра Константиновна, Ольга Дмитриевна, у вас есть ваши снимки,фотографии членов вашей семьи, друзей? Я бы сделала копии и отвезла в Париж.

Георгий на миг оглох от ужаса. Что значит – отвезла бы вПариж?! Она что, уедет? Конечно, и, наверное, уже скоро… Нет! Надо что-тосделать, чтобы она осталась! Но что?

Чернотой, тоскливой чернотой подернулось все вокруг. Отзлости, от тоски щипало глаза, он забился в угол дивана, как наказанныйребенок, злобно ковырял обивку, не замечая, что отчим то и дело посматривает нанего со странным, изучающим выражением.

На счастье, баба Саша, поглощенная разговором с гостьей, насей раз отвлеклась от обожаемого Игоречка… ах да, Георгия… Она разложила настоле фотографии:

– Конечно, нужно переснять. Непременно нужно! Маме будетприятно посмотреть. Вот, смотрите, Рита, это мой отец, Константин АнатольевичРусанов. Какой авантажный, правда? А вот единственный мамин портрет, который унас был. Какая красавица! Я всегда жалела, что не похожа на нее. Вот тетя Оля,Олимпиада Николаевна, мамина сестра. Она любила моего отца всю жизнь, но онлюбил другую женщину. Посмотрите на ее фото, она тоже очень красивая. Кларабыла актрисой, я ее ненавидела, мне казалось, эта связь отца позорит нашусемью. Потом-то я поняла, какой она прекрасный человек. Когда я была… когда я…– Александра Константиновна замялась, по лицу Ольги пробежал испуг, Верапокраснела, но Рита осталась спокойной:

– Я все понимаю. Скажем так: когда вы уезжали.

– Да-да! – благодарно воскликнула Александра Константиновна.– Когда я уезжала, Клара поддерживала мою семью. У них с отцом была поистиневечная любовь, они так и не смогли расстаться духовно, хоть Клара со злостивышла замуж за другого. Клара отца моего любила и ненадолго пережила.

– А это кто же? – Рита обратила внимание на фотографиюпоразительно красивого молодого человека с черными глазами. Глаза были такпохожи на глаза Георгия, что она поскорей отложила снимок. Достаточно былотого, что Георгий просто прожигал ее взглядом, ей стоило больших трудов неоглянуться и не ответить на его взгляд с тем же пылом. Еще на его подобиесмотреть? Нет уж, не надо!

– Знаменитый актер, Игорь Вознесенский, – ответилаАлександра Константиновна, беря фотографию. Голос ее вдруг стал нежным и юным.Рита вспомнила кое-что, слышанное от Лидии Николаевны и Татьяны, – и тихонько,сочувственно вздохнула.

Тот самый Игорь Вознесенский, надо же! Так вот он какой был,человек, из-за которого сломалась вся жизнь Сашеньки Русановой…

Между тем Александра Константиновна отложила портрет своеговозлюбленного в сторонку (наверное, потом заберет к себе в комнату и будетдолго разглядывать ночью!) и продолжала перебирать фотографии:

– Это я, еще в гимназии. А вот я уже в семнадцатом году,когда в лазарете работала. Сестра милосердная. Видите, мы носили косынки скрасным крестом? А это Люба, Любовь Гордеевна, жена Шурки. Мы с ней былизнакомы еще до революции, но тогда и помыслить не могли, что породнимся.Случилась такая смешная история, как мы познакомились, она мне помогала женихаприворожить… Но это слишком долго рассказывать. А тут они с Шуркой – только чтопоженились… Это уже после войны мы снимались все вместе, Люба, я, Олечка, Иго…то есть Георгий, совсем еще мальчишечка, он же в сорок четвертом родился…

Георгий вонзил ногти в ладони, чтобы не заорать на бабуСашу. Зачем она подчеркивает его возраст? Восстанавливает Риту против него…Рита, впрочем, и не взглянула в его сторону.

– А это кто?

– Мой муж, Олин отец, – улыбнулась баба Саша. – ДмитрийДмитриевич Аксаков. Видите, какой был симпатичный молодой человек. Кажется,единственная его фотография, сделана накануне нашей свадьбы. Были еще, где он ввоенной форме, но они затерялись.

«Затерялись! – чуть не фыркнул Георгий. – Баба Любарассказывала, что фотографии сожгли – боялись, что посадят, потому что мой дедслужил в царской армии. Как будто его кто-то спрашивал, хочет он там служитьили нет!»

– Я понимаю, – тихонько сказала Рита. – Очень хорошаяфотография. Он был красивый, ваш муж. Ольга на него очень похожа.

– Жаль, я совсем не помню отца. Он погиб в Гражданскуювойну, – сказала Ольга. – Да, кстати… Вера, принеси свои рисунки.

Вера, покраснев до кончиков ушей, неловко выбралась из-застола и сбегала в свою комнату. Вернулась с большой черной папкой. В такихобычно хранят ноты, но здесь лежали не ноты, а рисунки.