Такова история моих ширм; а теперь вернемся в настоящее. До встречи с мастером икэбана Кавасэ Тосиро я был безразличен к цветам. Икэбана следует строгим правилам – центральный стебель смотрит вверх, а аккомпанирующие цветы неуклюже загнуты вправо или закручены влево. Эффект создается совершенно неестественный. Добавьте сюда современный подход, использующий нагромождения цветов, согнутых и скрученных еще более причудливым образом, и эффект будет на грани гротеска. Как старые, так и новые школы связаны с уродством, которое представляет современную Японию, а вазы, которые они используют, и окружения, в которые их помещают, представляют собой жуткое зрелище.

Недавно студент японского колледжа, который посещал семинар в Оомото, рассказал мне, что его пригласили на временную работу по организации шоу икэбана в торговом центре Кинтэцу в Нагоя. «Сначала мы освободили и очистили помещение, а затем мастера икэбана ряд за рядом начали создавать свои произведения на длинных столах. Я услышал, как одна женщина сказала другой: “Ваша ветка заходит на мое пространство. Сделайте с этим что-нибудь”. Вторая женщина извинилась и без промедлений срезала целую ветку. Если она так просто ее срезала, то зачем она ее там пыталась разместить в первую очередь? Очевидно, что эти мастера даже не продумали свою композицию. Когда цветы убрали, мы стояли и думали, что помещение выглядело гораздо лучше, когда в нем вообще ничего не было!»

Но композиции Кавасэ другие: они в прямом смысле вызывают слезы. Они обладают достоинством классической икэбана, но ветки не изогнуты неестественным путем влево или вправо. Они элегантно лежат, так естественно изогнутые, будто бы говоря: «Именно так мы хотим лежать». Цель Кавасэ является возвращение во времени и воссоздание духа Муромати и Эдо. Дополнительные инструменты, которые он использует в композициях, будь то антикварные или современные, являются произведениями искусства, и он с осторожностью выбирает расположения для своих цветов. В результате цветы Кавасэ излучают внеземную красоту.

Как и в случае танцев Кабуки, выставка или демонстрация цветов называется каи. Недавно Кавасэ провел цветочный каи в Киото. Он арендовал старый дом, являвшийся последней академией интеллектуалов в Киото, и полностью трансформировал его. Он покрыл кондиционеры коробками, сделанными из рисовой бумаги, и заказал новые раздвижные двери фусума, потому что старые двери с ручками не соответствовали стилю интеллектуалов. Затем он позаимствовал у друзей художественные свитки с живописью, мухобойки хоссу и инструменты для каллиграфии и украсил помещение серебряными ширмами и синими коврами Набэсима. Наконец, он оформил цветы и пригласил гостей.

Самым изумительным во всей выставке было выражение восторга и удивления на лицах жителей Киото. Они живут в городе, который обещает красоту, но разочаровывает на каждом повороте; это люди, которые жаждут красоты. В мире Кавасэ, столько аккуратно созданном, как дворец Кацура, впервые не было дисгармонии. Люди были в шоке: они увидели Киото, которого они желали, но не верили в его существование.

Кавасэ не только художник, но и философ. Его рассуждения на тему татебана (которая, по его мнению, фаллическая) и нагэирэ (вагинальная) открывают тебе совершенно новый взгляд на что-то, кажется, столь невинное, как аранжировка цветов. В отличие от мастеров икэбана в Нагоя, Кавасэ имеет четкое понимание того, что он делает. Однажды он помогал мне с каллиграфической выставкой, которую я устраивал на протяжении нескольких лет. Он предложил изменить расстановку цветов, и я наблюдал за тем, как он искусно поправлял листья и ветки, преображая их в очаровательную композицию. «Поверни этот лист наружу, чтобы он был повернут к зрителю. У всех японских объектов есть мэн (слово, обозначающее “перед” или “лицо”)», – сказал он. Это был один простой комментарий, который так хорошо описывал японское искусство. От садов до чайных чашек все предметы созданы, чтобы на них смотреть с определенной точки зрения. Я думаю об этом каждый раз, когда вижу цветочную композицию в западном стиле – для моего восприятия она представляет собой беспорядочный набор коряг, листьев и цветов, которому недостает особенности, так как с любой стороны композиция выглядит одинаково.

Во время выставки в Киото Кавасэ сказал мне: «Демонстрация чего-то естественного в своей изначальной форме – это не искусство. Выдумка, наложенная на выдумку, создающая ощущение естественности, – это искусство. Если ты хочешь привлечь людей в свой сон, то необходимо его сделать полностью убедительным. Если сон неидеален, то он будет казаться неестественным. Лишь самые совершенные сны граничат с реальностью». Шокировал гостей из Киото тот факт, что в момент, когда культура Киото деградировала практически до безнадежного уровня, Кавасэ показал ему «сон» о Киото в своем совершенстве.

С большим количеством богатых организаций, нацеленных на сохранение традиционных видов искусств, у Японии не будет проблем сохранить формы, нацеленные наружу. Кинтэцу продолжит сдавать в аренду свои помещения мастерам икэбана, и на поверхности искусство икэбана будет казаться процветающим. В этом смысле у Японии дела идут гораздо лучше, чем у большинства других наций Восточной Азии. Однако резкий спад в состоянии окружающей среды – горы и реки, покрытые проводами и бетоном, старые деревянные дома, которым на смену приходит алюминий и пластмасса – имеет свои последствия: отдельные формы остаются, но люди забывают основное значение, которое лежит в их основе.

Недавно я посетил репетицию танцевального номера актера Кабуки. Он исполнял танец «Орочи», рассказывающий историю принцессы, которая оказывается змеей. В номере есть момент, когда принцесса танцует только под аккомпанемент барабана цуцуми. В зависимости от того, как ударить, барабан издает глубокий звук «пон» и легкий – «та». Принцесса слушает звуки водопада в горах, прикладывая веер к одному уху – пон, ко второму уху – пон, и через секунду ее действия перетекают в плавный танец с частыми движениями веера – та, та, та, та, та.

Особая притягательность японской музыки почти целиком лежит в ритмах, которые включают себя плавные вариации и замедления между звуками, известные как ма («пробелы»). Ма – основа всего. Традиционно, не было музыкальных нот; исполнители и музыканты работали слаженно и на ходу улавливали ма. Но теперь есть ноты, звукозапись и видеозапись, поэтому ма уже расстановлены заранее. В результате музыкантам не приходится задумываться, почему ма расстановлены именно так, а не иначе.

Актер попросил музыканта: «Можешь, пожалуйста, подождать мгновение после того, как веер достигнет моего плеча, момент, пока я слушаю, прежде чем ты выбьешь пон? Еще одну паузу сделай перед вторым пон. А затем еще более долгую паузу – томительную, почти невыносимую паузу, перед та, та, та, та, та». Но музыкант не мог этого сделать: он застрял в схеме, которую он выучил без вникания в ее суть. Позднее актер спросил у меня: «Ты когда-нибудь бывал в горах и слушал кукушку? Она кукует с маленькими паузами между слогами. Она не говорит “куку”, “куку”, словно метроном».