я тебе привезу почитать. Ну, или через Дорожкина, участкового, передам. Хочешь?

— Конечно!

В дверь осторожно постучали.

— Не заперто!

— Можно? — осторожно заглянула Женька. Этакая скромница в сером ситцевом платьице. — А можно Максиму сказать… А то мне на почту еще, за посылкой…

— Так он выходит уже, — следователь развел руками. — Опять на почту? Ой, Женя-Женя, и что тебя туда так тянет-то?

— Так бандероль! Сестра из Риги прислала!

— Из Риги? — невольно насторожился Алтуфьев. — Ну-ну…

— К нам мало кто из Риги пишет. Вот мне и недавно Михаилу Петровичу, дачнику, тоже из Риги было письмо.

— Что еще за дачник?

— Да Мельников, — Максим пригладил рукой волосы. — Тот, что на мотоцикле меня подвозил. К сараю…

— Ах да… Ну, пока, ребята! Не смею больше задерживать.

— До свидания.

«Мельников… Дачник… А мотоцикл у него откуда? Свой? Кстати, трофейный, немецкий… Эх, что же коляску-то не осмотрели? Так ведь не тем голова была занята. Ладно, успеем еще, осмотрим… Однако и письмо этому Мельникову — из Риги… Да мало ли кто кому пишет? И тем не менее…»

Выйдя из кабинета, Владимир Андреевич заглянул в паспортный стол, поболтал с паспортисткой Верочкой, симпатичной особой лет тридцати, увы, замужней. Попил предложенного чайку с печеньем, заодно спросил о Мельникове.

— Мельников? Нет, временной прописки не делал. Да он и ненадолго к нам. Уж точно — не на все лето.

— А вы откуда знаете, Верочка?

— Так Потаповы, что ему комнату сдали, — наши родственники. Не ближние, правда, но… Он из Ленинграда, какой-то научный работник, биолог, что ли…

— Вера, а мотоцикл у Потаповых есть?

— Есть. Старый такой, немецкий. А что?

— Да так…

Допив чай, Алтуфьев раскланялся, но вдруг обернулся на пороге… словно бы что-то торкнуло:

— Верочка, вы запрос на этого Мельникова отправьте. Кто такой, кем работает…

— Так если надо, я и позвонить могу, — хлопнула ресницами паспортистка. — Девочки все и выяснят. А запрос — это долго.

— С меня пастила! Вы ванильную любите?

— Ну что вы, Владимир Андреевич…

— Значит, ванильная. Вместе чайку и попьем! Уж не лишайте меня такой милости.

— О, вот ты где! — в коридоре уже отирался Дорожкин. — Я тут старушку забавную опросил.

— Что за старушка? — Алтуфьев вытащил сигареты. — Кури…

Оба закурили здесь же, в коридоре, у распахнутого окна.

— Хорошая старушка, боевая! — сняв фуражку, участковый выпустил дым. — Каштанкина Ираида Степановна. Одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года рождения. Как раз на Школьной живет. Любопытная — страсть! И бинокль у нее хороший — цейсовский. Любит в него смотреть, особенно дальнюю остановку разглядывать.

— Так-так-так… Ну, Игорек, не томи! Выкладывай, чего накопал?

Хмыкнув, Дорожкин положил недокуренную сигарету на край подоконника и вытащил из полевой сумки исписанный чернилами листок:

— В интересующее нас время гражданка Каштанкина не спала и видела в бинокль двух мужчин. Как раз у остановки, рядом с учхозом…

— Та-ак!

— Хорошо, что ночи-то нынче белые… Один на остановке сидел. Вроде как ждал кого-то. И не автобуса, таких поздних рейсов у нас в Озерске нет. Обычно там молодежь собирается, но попозже. Человек как человек — в кепке, в сапогах. А к нему на мопеде подъехал… — мопед без багажника… — подъехал мужчина в рубахе и светлых брюках, тоже в кепке, только в другой, побольше… с усами или нет — не разобрала. На почтальона Столетова похож, но точно не скажет, все же не день. А дальше мужчины скрылись за остановкой. То ли на учхоз пошли, то ли еще куда — так и не появились, а потом гражданка Каштанкина уснула. Что было дальше — не видела.

— А мопед?

— Мопед за остановку укатили.

— Так… — выбросив окурок в приспособленную под пепельницу жестяную баночку из-под чая, следователь потер руки. — Похоже, это наши знакомцы и были: Крокотов с почтальоном.

Участковый молча кивнул и взял с подоконника сигарету. Затянулся…

— А молодежь? — быстро сообразил Алтуфьев. — Те, что там обычно собираются, костер жгут?

— Откуда ты про костер знаешь?

— Вчера остановку краем глаза видел. И кострище там, и вся она углем изрисована… «Вся жизнь бардак, все бабы…» — ну и дальше все в том же декадентском духе… Так что молодежь?

— А ничего молодежь. В тот день танцы были почти до утра. Ребят провожали в армию.

— В армию? — следователь покачал головой. — Не поздновато, в июне-то?

— Так доучиться дали.

— Ах да, — хлопнув себя по лбу, рассмеялся Алтуфьев. Но тут же стал серьезным: — Вот что, Игорь, ты мне доярок установи! И водителя, кто их по утрам на первую дойку возит. Может, кто видел раненько поутру почтальона? На площади или у Дома крестьянина…

Зачем еще-то свидетели? Ведь и так почти все ясно.

Ясно-то ясно… Усевшись за стол, Владимир Андреевич снова потянулся за сигаретами… но раздумал. Только что ведь курил — и опять? Не слишком ли много? А вот возможные свидетели — это не сигареты, их слишком много не бывает. Тут уж каждое лыко в строку!

Так же как Мельников. Не то чтобы он казался каким-то подозрительным, нет — дачник как дачник, вполне симпатичный даже. Просто письмо ему было из Риги, ну и мотоцикл тяжелый в распоряжении имеется. Мотоцикл надо проверить, а вот насчет письма — тут, верно, перегиб. Мало ли кто кому из Риги пишет! Той же Женечке, вон, аж бандероли шлют!

Доярки почтальона видели! Как раз в тот день, рано утром.

— Он у крыльца, у хлебного, стоял. Я еще удивилась — очередь занимал да-ак?

Местные — из деревень — жители говорили, растягивая слова и делая ударение на последнее слово — так что человеку нездешнему и не понять, то ли утверждают, то ли спрашивают. Ну да Алтуфьев привык уже…

Кстати, про очередь с раннего утра за хлебом доярки не шутили. Занимали, бывало, что и с ночи, и только по буханке в одни руки давали. Озерск — это вам не Ленинград и не Рига!

Однако в тот день хлеб привезли к обеду. А хлебный отдел располагался на первом этаже в Доме крестьянина. Так что не за хлебом почтальон приходил, не занимать очередь. Совсем другой у него было интерес — криминальный. А именно — замести следы преступления! Пусть думают, что Крокотов просто уехал. А пока суд да дело, почтальон рассчитывал уладить свои дела…

И что дальше?

Владимир Андреевич попытался поставить себя на место преступника. Избавившись от Крокотова, почтальон явился за его вещами — верно, думал найти что-то интересное, почему нет? Нашел или нет — другое дело, но попытался — и вышло!