– Братцы!

«Scheiße!» – мысленно выругался на него Кудринский.

«Чёрт косолапый, деревня тверская! – также мысленно выругался на него Четвертаков. – Куды прёт?»

А оттуда, куда ушли германцы, вдруг стали слышны рычание, возня и треск. Четвертаков вскочил, немедленно вскочил Кудринский, и они, высоко задирая ноги, чтобы ни за что не зацепиться, побежали к германцам. Там происходила борьба, на земле крутились и корчились несколько человек, и было не разобрать, кто есть кто. Четвертаков и Кудринский на секунду замерли, потом Четвертаков заорал «Эхма!» и услышал: «Сюда! Свои!» Они с Кудринским рванулись вперёд, и тут раздались два пистолетных выстрела. Это стреляли германцы. Трудно было разобраться, кого убивать, кого оттаскивать, и они стали хватать за шиворот тех, кто катался по земле, и глушить их по головам. Через минуту они справились, как третья сила, неожиданно появившаяся, которую никто не ждал, и начали стреноживать концами верёвок, нарезанных как раз на этот случай. Четверо матерились, от них воняло кислым, на шум прибежал коновод и оттаскивал матерившихся и вонявших в сторону, а Кудринский душил винтовкой лежавшего на спине германца. Тот хрипел и затих. Четвертаков подцепил на бебут другого, а третий подхватился и попытался бежать в сторону реки, но получил удар прикладом в спину и упал. Четвертаков навалился на него.

– Стой, Ганс, ночью плавать не с руки!

Подскочил коновод, ухватил за ремень германца и поволок его к общей куче, а Четвертаков пробрался на берег и вытащил из воды на сухое челнок. Теперь можно было передохнуть.

– Как же хорошо, что мы не стали в них стрелять, а, Иннокентий?

– Как есть, ваше благородие! Одного живым взяли!

Кроме трёх германских разведчиков-связистов, на наш берег вышли бежавшие русские военнопленные с обер-офицером во главе. Военнопленных развязали, но они остались лежать без сил и молча жевали сухой паёк, отданный им Кудринским, Четвертаковым и коноводом.

– Тока вы не торопитесь глотать, братцы, – уговаривал их коновод, – а жуйте, а то кишки слипнутся.

– А ты попробуй не торопиться, када неделю не жрамши! – ответил один из военнопленных.

– А вот я вам водички, у мене во фляжечке имеется! – увещевал их коновод.

– Давай, а то и вправду, добрались, а у своих подохнем, – сказал обер-офицер и сел.

Четвертаков и Кудринский их не слушали, они разбирались с германцами. С двумя было просто, они были мертвы, фельдфебель и рядовой, а ефрейтор сидел и прижимал к груди ранец. Четвертаков подошёл, рванул ранец и стал высыпать содержимое на траву. Кудринский в это время куда-то отлучился. Четвертаков, возясь со шмотками из германского ранца, коротко глянул в ту сторону и увидел, что Кудринский идёт в тыл в полный рост, в это время с того берега Дубисы раздались выстрелы, и Кудринский косо упал.

Тут германец заорал:

– Hilfe! Wir sind hier!

Четвертаков метнулся к нему и ударил кулаком в лоб, германец опрокинулся навзничь и замолчал. С того берега грянул ещё залп, и всё стихло. Четвертаков посмотрел в сторону Кудринского, тот ковылял к нему, Четвертаков кинулся к корнету и повалил его на землю.

– Живой, ваше благородие?

– Живой, зацепило в ногу! – прохрипел корнет. – Пусти!

«Так тебе и надо, «пусти», учёба будет в полный рост ходить, сосунок!» – мелькнуло в голове у Четвертакова, и он пополз к германцу.

С того берега больше не стреляли.

Оглушённый ударом, германец лежал.

– Давайте, братцы, выбираться отседа! – просипел Четвертаков. – Все живы?

– Кажись, тваво зацепило, энтого с фляжкой, – отозвался кто-то из военнопленных.

Четвертаков кончил вязать германца, коновод лежал и тихо стонал, его ранило в шею, вскользь, было больно, но не опасно.

– Идти можешь? – спросил его Четвертаков.

Коновод кивнул и стал подниматься.

– Давай перевяжу! – Иннокентий полез в карман за бинтом и почувствовал, что ноет левая рука ниже плеча. «Ранен или зашибся? – подумал он, сунул руку под рубашку, но крови не нащупал. – Зашибся!» – с облегчением подумал Четвертаков и увидел, что Кудринский уже рядом.

– Надо этих аккуратно перевести через провод, чтобы не порвали, и пусть идут в тыл, коновод им поможет, пусть прихватят германца, а мы тут ещё… – Кудринский встал и, пригнувшись, захромал к вышедшему из плена обер-офицеру.

Четвертаков услышал:

– Корнет Кудринский!

– Лейб-гвардии Его величества кирасирского полка поручик Смолин, пробираюсь из плена, со мною нижние чины разных полков – трое, шли два месяца…

Дальше Четвертаков услышал:

– Поздравляю вас, господин поручик, вы вышли на участке 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, вы не ранены?

– Нет, только сил мало и голоден!

– Понимаю, можете идти?

– Могу.

– Наш коновод вас выведет, и прихватите германца! Нам тут надо ещё кое с чем разобраться. Ещё раз поздравляю! – сказал Кудринский.

Но из четверых русских, бежавших из плена, поднялись с земли только трое, одного сразила германская пуля.

Когда остались вдвоём, корнет спросил:

– Что в ранце?

– Темно, ваше благородие, пока ишо не разобрал.

– Ладно, давайте-ка ещё раз пройдём по проводу…

– А вы-то как?

– По ноге течёт, но думаю, царапина…

Четвертаков собрал ранец германца, и они пошли к телефонному проводу. Там, где германцы подобрались, Кудринский что-то нашёл – к проводу зубастыми железками был поперёк присоединён другой провод, он взял его и, где пригнувшись, где в полный рост, пошёл туда, куда вёл этот провод. Дошли почти до самого берега, где германцев настигли русские пленные и между ними завязалась борьба. В этом месте валялась катушка, это она посвистывала и повизгивала, когда германцы её разматывали. Четвертаков шёл за корнетом, корнет прижал к губам палец, они прихватили катушку и понесли обратно. Около телефонного провода остановились, и Кудринский попросил у Четвертакова ранец, выпотрошил на землю – из ранца вывалилась куча солдатской дребедени.

– Надо сходить к тем двум и принести их ранцы, – сказал корнет.

Когда Четвертаков принёс, Кудринский выпотрошил их и из вороха вещей достал наушники.

– Наушники! – Он показал Четвертакову.

Четвертаков кивнул. «Сам вижу, што наушники!» – подумал он, такие выдавали офицерам с комплектом зимней формы, чтобы не мёрзли уши.

– Эти наушники хитрые… Смотрите, Иннокентий.

Кудринский достал нож, отрезал от провода катушку и стал скоблить, образовались два похожих на змеиный язык кончика, и он присоединил к ним проводки, свисавшие из наушников. Проделав всё это, Кудринский надел наушники на голову и заулыбался.